Записки беспогонника
Шрифт:
Это было настоящее дезертирство, за которое полагалось отправление в штрафные роты. Но фактически девчата, миновав все рогатки КПП, на попутных машинах проезжали по 500 километров и благополучно попадали в свои родные деревни Землянского и Нижневедугского районов Воронежской области. В колхозах их принимали с распростертыми объятиями, и они писали своим подругам довольные письма, да еще с объяснениями — как проехать.
Мы знали об этих письмах, знали о настроении других девчат. Харламов организовал за ними тайную слежку. И вот,
Заикаясь, он рассказывал, как вереница бойцов двигалась с узлами и котелками из Пищиков в Коробки и как на виду у всех три девушки свернули в маленький овражек, поросший кустарником. Никто их не остановил, сочтя такое уединение под кустиками вполне естественным.
Посланная погоня вернулась в полночь с известием, что жители Манькова видели, как три беглянки садились на попутную машину.
Майор Сопронюк, узнав о побеге девчат, сделал мне замечание, что я мало занимаюсь политическим воспитанием бойцов своего взвода. И верно, с бойцами-мужчинами я часто заговаривал о их прежнем житье-бытье, заходил в их квартиры, а на девушек мало обращал внимания.
А им было по 18–20 лет. Одетые в отрепья, обутые в лапти, они знали только, как долбить мерзлую землю да хлебать суп из котелка.
Это было как раз в те дни, когда вся ротная медицина лежала на мне.
Хозяйка, у которой поселилась в Коробках часть девушек, однажды остановила меня на улице и сказала, что они, как залягут спать, так «всю ночь не спят, а чухаются».
А Ванюша Кузьмин мне объявил, что их боится, ведь они «все в коросте».
Пухленькая толстушка Нюра Бахтина пришла ко мне перевязывать палец, и я увидел, что вся кисть ее руки в струпьях.
— Нюра, нас никто не слышит, — сказал я ей, — скажи мне, только не ври — много ли девчат больны чесоткой?
Я знал, что лечить чесотку нужно серной мазью, но ни в нашем ВСО, ни в УВПС ее не было. Я решил достать все составные части этой мази — сливочное масло, серу и деготь и сделать ее самому.
Сливочное масло для такой цели я всегда мог получить из кладовой роты. Деготь мне доставили из той дальней деревушки, откуда происходила блаженной памяти Чилита и где продолжал тайно подвизаться наш с Харламовым данник — Нефедов. Но сера? Откуда ее достать в глухой черниговской стороне в начале 1944 года? Эта проблема мне казалось неразрешимой.
Я не стал говорить с девчатами об их болезни, но попросил Нюру Бахтину передать подругам, пусть потерпят, я надеюсь им помочь.
В Пищиках у нас остались только баня и кузница. Банщиком был Миша Хрусталев, очень скромный, добросовестный молодой парень с искалеченной пулей кистью правой руки. Баня была переделана из деревенского клуба, в свою очередь переделанного из старой деревянной небольшой церкви. Баня была первоклассная, с вошебойкой под колокольней, с раздевалкой в алтаре. Там мылась не только наша рота, но приходили мыться за пять километров и бойцы 3-й роты.
Обычно Харламов
Но Маруся за бездеятельность и за кокетничанье была отправлена Пылаевым в распоряжение штаба ВСО. И мне, как временному медику, пришлось командовать в борьбе со вшами.
Сперва мылись мужчины, я ковырялся в их пропахших потом рваных пиджачках, штанах и белье, заставлял Хрусталева кое-что прожарить вторично. Наконец все мужчины помылись, наступила очередь девчат. Я собирался уходить.
Тут подошел взвод 3-й роты во главе с моим давнишним соперником Некрасовым. Они неистово заколотили в дверь.
Девчата стали умолять меня не уходить. Я понял, что действительно должен остаться. И они, нимало не стесняясь ни меня, ни Хрусталева, стали раздеваться и мыться. Мне ничего другого не оставалось, как сесть у двери и их стеречь.
Да, война переменила все представления о девичьей скромности и стыдливости. Впоследствии я убедился, что стыдились как раз те, которые развратничали. А другие, несмотря ни на что, так и пронесли свою девичью честь до конца войны.
Миша Хрусталев спокойно расхаживал между русалками, а я смог воочию убедиться, насколько страшно телеса иных были покрыты струпьями.
«Где же достать серу?» — думал я, возвращаясь из бани.
Мой хозяин в Коробках был деревенский коновал. За 10 кило селедки он взялся не только раздобыть серу, но и изготовить мазь. От имени председателя колхоза я сам написал бумажку в Райзо, что колхозные лошади сильно истощены и болеют чесоткой, что тоже было правдой. Хозяин съездил в район, сунул там тому-другому-третьему селедки и привез серу.
Старшина потом сплетничал про меня, что во время выпивок я со своим отделением закусываю селедкой.
Клеветать на других и подсматривать было любимым занятием старшины. А на самом деле однажды Харламов с Монаковым принесли мне литр самогону и, зная, что у меня под топчаном хранится селедка, умоляли меня достать хотя бы одну, но я даже хвостика им не дал.
Мой хозяин сделал 3 кило мази, а для большей крепости влил туда еще пол-литра первачу.
Я собрал всех девчат в бане, научил их, как надо натираться, и три дня подряд они туда ходили. На третий все их вещи были прожарены и прокипячены, а сами девчата вымылись.
— Ну как? — спросил я Нюру Бахтину.
— Спасибо вам, мы теперь спим спокойно.
А в других взводах, как медики ни старались, отдельных девчат так до конца войны вылечить не смогли.
Оставшуюся мазь я еще долго берег и уже в Белоруссии вылечил одно семейство, за что получил литр самогону.
Эта история с излечением девчат дошла даже до УВПС-25, и главный врач — капитан медицинской службы — иначе милейшая Софья Ардалионовна Смиренина — при встрече очень меня благодарила.