Записки беспогонника
Шрифт:
Я успокоил девушек и сказал, что в обиду их не дам, спасу не только их честь, но и их косы. И отдал им очень драгоценную по тому времени жидкость — бутылку керосина, и они этим керосином вымыли головы и прочие места, а на другой день Загинайко всех их подстриг «по-модному».
Что же произошло в Коробках в тот день в 6 часов утра?
Инна Константиновна явилась к Загинайке и потребовала, чтобы он шел с ней в Пищики брить бойцов везде.
Загинайко ей ответил, что девчатам побреет с удовольствием, но «хоть режь меня, хоть жги меня, а до такого позора дойти,
Инна Константиновна, услышав отказ Загинайки, двинула его по уху, он дал сдачи, она дико завопила и умчалась.
Пылаеву тотчас же донесли о сем ЧП. Тот, зная неукротимый нрав Загинайки и одновременно ценя его парикмахерское мастерство, не стал производить следствие, а к драчуну послал Харламова и Ястреба. Дипломатические переговоры кончились тем, что Загинайко отдал нам свою самую плохую бритву для столь презренного употребления.
С того дня за Инной Константиновной прочно укрепилась кличка «Чума». За глаза ее иначе и не называли.
На вшивость она проверяла бойцов просто артистически. Раньше Маруся только смотрела ворот у рубах. Инна Константиновна самолично расстегивала кальсоны и залезала буквально всюду, подчас вытаскивая гниды из самых невозможных мест. Но на следующий день после той грандиозной санобработки она в моем взводе не нашла ни одной вши.
А подполковник Хаит так и не приехал в нашу роту.
Бойцы жили по двое, по трое в хатах. Они понемногу подкармливались от хозяев, но из-за соприкосновения с местными жителями вши неизбежно появлялись вновь.
Богомолец издал строжайший приказ — соединить бойцов в просторные хаты по отделениям и жить изолированно от хозяев.
Вместе с председателем колхоза Харламов и я пошли по коробковской улице выбирать хаты в две комнаты. Подошли к одной большой.
— Тут одинокая старуха живет, — сказал председатель, — но вам квартира не годится.
— Почему не годится?
— Не пустит вас старуха, и все. Мы не можем с ней справиться, и вы с ней не справитесь.
Харламов и я возмущенно переглянулись. «Нет таких крепостей…» — как сказал товарищ Сталин. — Мы подошли к хате, которая была заперта изнутри, постучали — никто не открыл. Сквозь окошки увидели две большие комнаты.
Через полчаса наше доблестное войско — впереди два разведчика, Кузьмин и Бучнев, потом дюжина старичков-лапотников, согнутых под тяжестью своих мешков, потом Харламов, председатель и я подошли к старухиной хате.
Председатель и я остались в стороне наблюдать. Сперва разведчики неистово стучали, но безрезультатно. Тогда Харламов приказал им осторожно, чтобы не разбить стекло, ломом и топорами высадить окно целиком вместе с косяками. Старуха подошла к окну и стала поливать наших бойцов самыми поносными словами. Ванюша Кузьмин с винтовкой в руках вскочил на завалинку и занес ногу в высаженное окно.
— Берегись, как бы она тебя не ошпарила! — крикнул председатель.
Но уже Ванюша оттолкнул старуху и прыгнул в комнату, за ним устремился также с винтовкой Федя Бучнев. Они отодвинули засов изнутри, и все войско во главе с Харламовым вошло в крепость; последним
Был среди них некто Марковский — препротивный еврей из Кишинева, который мне вечно надоедал своими жалобами. Дня через три я зашел к своим переселенцам посмотреть — как они устроились. Было часов 9 вечера, большинство уже лежали, и, к моему изумлению, я увидел Марковского в первой комнате на старухиной постели, она возлежала рядом с ним, и оба блаженно улыбались. Это было явным нарушением приказа Богомольца об изоляции бойцов от хозяев, но я промолчал.
Во время пребывания в Коробках я занялся общественной работой — каждый вечер ходил то в одно общежитие бойцов, то в другое, вел политзанятия, в первую очередь, как приказал майор Сопронюк, прорабатывал доклады и выступления товарища Сталина, а кроме того, читал газеты. Меня слушали с интересом, и у нас постоянно завязывались оживленные беседы.
В День Красной Армии я выступил в школе перед местным населением. Во всем сельсовете меня хорошо знали как энергичного командира вышибал, а тут увидели меня как оратора. Перед выступлением я хватил стакан самогону и стал весьма красочно рассказывать о Сталинградской битве, о мудрости великого Сталина и даже о «собственных подвигах».
В 1-м взводе была слабенькая девочка Паша Харина, я ее устроил помощницей к Инне Константиновне, а по совместительству она мне таскала ужин из столовой. День мой был так загружен работой, что мне просто не оставалось времени еще и на столовую, к тому же дома ждала меня чарочка. Старшина все это усмотрел, всем разболтал, что у меня завелась ППЖ. Донесли майору Сопронюку, тот меня вызвал, стал накачивать. Я ему клялся, что это клевета, но он не верил. Пришлось мне ходить в столовую и по вечерам. Впоследствии Паша вышла замуж за одного нашего бойца, забеременела от него и была отослана на родину.
Я уже говорил, что в 1-м взводе подавляющее большинство были люди пожилые и девчата. Исключение составляло отделение Монакова, молодежь, набранная из той же Черниговщины за 50–80 километров. Они были кривые или глухие, но отличались физической силой и здоровьем, поэтому мы их ставили на самые тяжелые участки работ.
Близость к родным местам этих новобранцев приносила мне и Харламову определенные дополнительные удовольствия. Новобранцев было 22 человека, и Монаков постоянно к нам приходил, таинственно сообщая:
— К такому-то явилась мать, жена, сестра, тетка или кума, вас хотят угостить.
Когда мы приходили, из принесенных торб вытаскивались: курица, яйца, сало, пироги и неизменная бутыль, заткнутая бумажкой. На следующий день счастливец мог не выходить на работу.
Коробковский РОП находился на низком песчаном месте рядом с невзрачным сосновым леском. Песок при копке обваливался, поэтому борта траншей приходилось оплетать сосновыми ветвями, заложенными жгутами за вертикально забитые через 40 сантиметров колья.