Записки беспогонника
Шрифт:
С того дня личики девушек повеселели, они даже порой стали кокетничать. А Ванюша Кузьмин повадился подолгу стоять у крылечка вместе с белокурой Наташей Мишиной.
И тут как раз впервые за войну в нашей роте были получены вместе с бушлатами и ботинками также и юбки. В мой взвод полагалась только одна, а в списке на получение юбок стояли: Лидочка, Анечка, Ольга Семеновна, Даша и ППЖ старшины, словом придурки. Я пошел к Пылаеву ругаться и сумел вытянуть у него еще две юбки, предназначавшиеся Ольге Семеновне и старшиновой ППЖ, чем вызвал бурю негодования.
Больше никто из
В нашей роте появилась новая медсестра — жена парторга ВСО Проскурникова Инна Константиновна. Была она поблекшая, сухопарая, но чрезвычайно энергичная женщина.
На первых порах я с ней подружился: оборудовал ей прекрасный медпункт и нашел квартиру, где она могла наслаждаться со своим парторгом.
Еще никто не догадывался об особенностях ее характера, жертвой которого впоследствии сделался и я. Она была истеричка, столь бешеная, о каких я и не слыхивал, и чуть что оказывалось не по ней, принималась визжать и лезла в драку. Первая ее драка была с нашим ротным парикмахером Загинайкой, о котором я еще ни разу не упомянул.
А был он личностью примечательной и парикмахерским искусством владел в совершенстве. Он наизусть знал, у кого в роте какой характер имеет щетина на подбородке. У него хранилась целая коллекция бритв, и той, какой он брил меня, он не стал бы брить помкомвзвода Харламова. Для Пылаева у него береглась особая бритва. Работники ВСО, появляясь в нашей роте, обязательно стремились побриться и тщетно заманивали нашего знаменитого парикмахера в свой штаб, но Пылаев ни за что его не отдавал. Могу сказать, что Загинайко не брил, а ласкал подбородки и щеки; такие парикмахеры встречаются очень редко.
Но был он не только парикмахером, а еще и уркой, иначе говоря, высококвалифицированным вором. Как-то за самогоном он признался, что если суммировать все приговоры судов над ним, то наберется лет 40. Несколько раз он бегал из лагерей. Война освободила его, и он из Воркуты попал в нашу роту. Свои блатные замашки он изредка проявлял, таща, что плохо лежит. У моего коробковского хозяина из сеней, запертых на два замка, пропало три гуся, кроме Загинайки, некому было открыть и вновь запереть эти замки.
Однажды мимо Коробков проводили партию пленных немцев. У одного из них, одетого не в зеленую, а в рыжую шинель, были отморожены ноги. И Загинайко договорился с конвойным отдать ему этого немца, которого он, под предлогом показать врачу, увел в кусты и хладнокровно зарубил лопатой, а шинель надел. Всю зиму труп валялся в кустах.
Впоследствии Загинайко женился, взял девушку из ВСО. Потом его жена забеременела и была отправлена на родину. Когда война кончилась, его вытащили-таки в ВСО. Он поехал в отпуск к жене, там с ней рассорился, взял от нее двухлетнего сына и привез в часть. Он трогательным образом заботился о мальчике, кормил его, купал, стирал на него. Когда я демобилизовался и пришел к нему в парикмахерскую побриться в последний раз, юркий малыш все вертелся под стульями и забавлял посетителей. Получив при демобилизации солидную сумму, я устроил при ВСО небольшое выпивание, на которое в числе прочих позвал и Загинайку. Прощаясь, он мне сказал, что был очень тронут
А все-таки, как же Инна Константиновна подралась с Загинайкой?
Придется сперва начать издалека. В начале февраля, в 2 часа ночи, когда я мирно почивал в своей коробковской квартире, вдруг раздался ужасный стук в окно. Я выглянул и увидел нашу вестовую Дашу.
— Скорее, скорее, капитан вас требует.
Я быстро оделся и поспешил к Пылаеву. Там уже сидели помкомвзвода Харламов, старшина и парторг Ястреб. Ждали Инну Константиновну. В кухне стоял с автоматом наперевес курьер из ВСО.
Пылаев, как всегда покашливая, начал читать вслух послание майора Елисеева, в котором объявлялась беспощадная борьба со вшивостью, так как из УОС-27 приезжает главный врач подполковник медицинской службы Хаит (за глаза его называли несколько иначе). Если при обследовании бойцов подполковник обнаружит хотя бы маленького вшиненка, Пылаеву, Инне Константиновне, мне, Харламову и старшине угрожают жестокие наказания. Елисеев приказывал постричь и выбрить, как было написано в бумажке, все «волосистые места».
За другие взводы Пылаев не боялся, они за четыре километра и туда подполковника не повезут. Он приказал: на завтра все работы в 1-м взводе отменить, немедленно послать в Пищики трех бойцов топить баню и вошебойку. Старшине со своими придурками до зеркального блеска вычистить и вымыть стены, полы, потолки и все оборудование столовой, кухни, кладовой и штаба.
Харламов и я решили разделиться. Он остается в Коробках и будет отправлять бойцов в баню по очереди, по отделениям, проследит, чтобы забирали с собой для прожарки все свое барахло. А я с утра, еще раньше Инны Константиновны и Загинайки, пойду в Пищики, весь день проведу в бане и буду проверять, чтобы все бойцы были пострижены и побриты абсолютно везде, чтобы их барахло было прожарено, чтобы, как говорил товарищ Сталин, «классовый враг был бы уничтожен в корне».
Утром в 7 часов я прибыл в баню. К моему удивлению и негодованию ни Инна Константиновна, ни Загинайко не явились.
Когда пришло мыться первое отделение, я задержал всех бойцов после мытья, приказал одежду им не выдавать, а в Коробки послал быстроногого Кузьмина с запиской.
Он вскоре вернулся, принес от Загинайки машинку и бритву, но сказал, что ни тот, ни Инна Константиновна не придут, так как они чуть не порезали друг друга.
Значит, задачу санобработки, возложенную на нас троих, я должен был выполнить один.
Выстроились мои Адамы и стали друг у друга брить и стричь «все волосистые места». А я начал копаться в замасленном, пропотевшем, рваном барахле и белье, заставляя выцарапывать погибших гнид.
В баню мне принесли обед и стакан самогону.
После обеда явилась Инна Константиновна с гримасой страдания на лице, с царапиной на щеке и с заплаканными глазами. Разумеется, я ее ни о чем не спрашивал.
Последними явились девчата. Как стадо испуганных козочек, они жались к стенке. Оказывается, в Коробках весь день над ними смеялись, как их постригут и побреют везде и всюду. Инна Константиновна категорически этого требовала.