Записки брюзги, или Какими мы (не) будем
Шрифт:
Любовь, кстати, знавала такие глобальные изменения на уровне наций и континентов. Если сексуальная революция свершилась в XX веке, то любовная – еще в Возрождение. До этого, в Средневековье, важен был объект любви, а не субъект. Важно было не то, что полюбил, а кого полюбил. Рыцарю полагалось любить Прекрасную Даму. Иная дама не могла быть объектом страсти, и поколения за поколениями рыцарей вырастали на этой идее, как сегодня поколения растут на памперсах и телепузиках. Иные любови (к непрекрасной даме и не к даме), полагаю, тоже случались, потому что любовь все же – не только культура, но и гормон, но их держали в тайне, спрашивая себя, подобно студентам эпохи Леонида Ильича:
А вот Возрождение все изменило. Оказалось, что достаточно любить – и неважно, кого. Субъект любви стал важнее объекта. Замечательно это описал Давид Самойлов:
Говорят, Беатриче была горожанкаНекрасивая, толстая, злая.Но упала любовь на сурового Данта,Как на камень серьга золотая.С тех пор просто любить, невзирая на красоту или богатство, в массовом сознании стало оправданным. И Пушкин с его сотнями увлечений, и Маяковский с его парой огромных чистых Любовей и миллионом маленьких грязных любят, и Собчак и Нарусова, и Горбачев и Горбачева, и Элтон Джон и Дэвид Ферниш – все это вышло оттуда, из Возрождения, от Данте и Беатриче, от Петрарки и Лауры, от Микеланджело с Давидом («мой мальчишка», как он его называл). Важно оказалось иметь талант испытывать чувство, противоположное природе жизни, основу которой составляет инстинкт самосохранения и выживания.
Любовь – это когда жизнь любимого важнее собственной жизни, и в любви это так очевидно, что вопрос: люблю ли я? влюблен ли я? и не выдумал ли это я? – самой своей постановкой означает отрицательный ответ.
В советские времена любовь во многом была придуманной книжной ценностью. Эта ценность порой разрушалась от ненаступления любви, а порой от вмешательства физиологии (полагаю, что пресловутый секс по-советски, с выключенным светом, под одеялом, под которое ныряли в лифчике и трусах, был не только следствием непросвещенности, но и попыткой защитить свою книжную любоффф). Но все же главным убийцей любви во все времена был страх. Страх, что твое персональное чувство не соответствует массовому представлению о чувствах.
А представления меняются, и сильно.
Главной темой новейшего российского времени стала идея о том, что все можно купить. Поэтому любовь в сегодняшней России не исчезла, но кристаллизация стала проходить реже. Ценность любви в массовом сознании уступила место материальным ценностям. Неконвертируемость любви в эти ценности не столько девальвировала ее, сколько вернула в Средневековье. Если все продается, то покупать нужно лучшее. Если появляться на людях с женщиной (с девочкой, с мужчиной, с собачкой) – то с самыми крутыми. «Подруга-модель» («муж-банкир») стало важно. Чуфффства – нет. О чуфффствах – то есть о том, что вне рынка – стало принято говорить иронично: ведь кто вне рынка – тот лох. Хозяин жизни должен быть богатым, крутым, циничным, желательно со стоящим членом, что, впрочем, гарантируется благодаря фармакологии. Но на чувства фармакология не ориентирована.
Я не говорю, что деньги убивают любовь. Я даже знаю истории нескольких сильных, сжигающих страстей, начинавшихся с секса за деньги. Но трансформация субъект-объект решительно меняет проявления чувств.
Поговорите со школьными учителями. Пятнадцатилетний влюбленный мальчишка, рядовой персонаж восьмидесятых, сегодня практически исчез, хотя осталась пятнадцатилетняя влюбленная (в актера, в участника реалити-шоу, во фронтмена бойз-бэнда) девчонка. Поговорите со студентами – они расскажут,
Девочки ищут состоятельных мужчин, мужчины ищут спутниц с модельной внешностью, отсутствие результата в поиске отчасти компенсируется базой знакомств mamba.ru.
Время первой любви отодвинулось; все больше тех, кто впервые влюбляется, уже состоя в браке и родив ребенка – им в голову не приходило, что брак должен быть основан на любви. Все больше тех, кто действительно считает любовь игрой гормонов, и даже в игре гормонов видит расчет, и этот цинизм поощряется всеми вертикалями – что власти, что культуры. Вы знаете хоть одного политика, способного сказать, что горизонтальная, прорезаемая нечастыми шпилями небесная линия Петербурга, какой больше нет нигде в мире, заставляет плакать белыми ночами, и что ради любви к этой линии и этому городу можно отдать все бюджеты, небоскребы и «Газпромы»? Господи, да любая Матвиенко ради денег застроит хоть Неву – вопрос только в сумме. Вы знаете хоть одну современную хорошую книгу, где речь шла бы просто о любви? Сорокин, Пелевин, даже последний Лимонов – все они не о том, и во всей современной литературе любовь, похоже, испытывает лишь один дореволюционный детектив Фандорин, и то его страсть меркнет на фоне криминальной интриги.
Проблема, однако, в том, что возвращение в глухую темь Средних веков после революции, утвердившей отвергающую самосохранение любовь как высшую ценность, идет с большим скрипом.
Тоска по любви, по чувству, не знающему, что такое деньги, крутизна, гламур, VIP, фейс-контроль и фэн-шуй, такова, что нет-нет, да и бьет в самом неподходящем месте. Ошеломляющий успех «Тату» был основан не на музыке и не на образе малолетних лесбиянок, а на песенках, каждая из которых сочилась кровью дикой тинейджерской любви – до побега из дома, до вскрытых вен.
Ну, значит, будет пробиваться любоффф где-то там травой сквозь асфальт. Пока не раскрошит.
Я даже не хочу писать глупости, что за высоченными заборами в Репино или Горках-9 растут-де поколения, которые отвергнут ценности отцов. Я и самих отцов со счетов еще не сбрасываю.
Вот, допустим, жил полтора века назад демократ, помещик и стихотворец Некрасов, описывал горестную долю народа нелепым для ямбической культуры трехстопным размером. А под конец жизни забыл вдруг и про ценности демократии, и про долю, и раскрошил дактиль до размера свободного стиха:
Зина, столько уж дней, столько ночейСердце мое разрывается…Чернила, говорите, в вашей персональной чернильнице высохли? Ну-ну. Доживем до смертного одра – тогда и поговорим.
Pulse St. Petersburg, 2007
Соблазненные и соблазнители
Каждому российскому спортсмену – гореть в аду. Обещаю. И чем знаменитее – тем злее будут черти и жарче пламя.
Гореть всем: от футболиста Леши Смертина, с которым интересно говорить о поэте Иосифе Бродском (а не только о футболе) – до фигуристки Ирины Родниной, которую лично я люблю за ум, отчаянную стойкость и иронию, которая отличает ее, даже когда она участвует в благоглупостях от «Единой России». От милейшего Андрея Аршавина до страннейшего Евгения Плющенко (он-то участвует в партийных благоглупостях всерьез).
В России они – соблазнители детей и вообще малых сих, грех их велик; сейчас объясню.