Записки бывшего милиционера
Шрифт:
Естественно, что в студенческие годы я не ограничивался учёбой и работой, а продолжал увлекаться фотографией, стал принимать участие в выставках и даже получал призы. Один из таких призов (диплом и эстамп) мне присудили за фотоработу под названием «Золотая осень».
Продолжая собирать библиотеку (а тогда в магазинах было очень мало хороших книг), я уже покупал не всё подряд — да и денег на всё не было, — а только произведения отдельных авторов. Например, собрал всего Рокуэла Кента (американского писателя и художника), что было издано в СССР на русском языке. Его книги я прочитывал, как говорят, залпом, особенно понравился роман «Это я, Господи!». Собрал все книги, изданные в СССР, чешских путешественников Иржи Ганзелки и Мирослава Зикмунда. С нетерпением ждал их книг о путешествии по Советскому Союзу,
В институте я серьёзно занялся боксом. Тренер говорил, что у меня очень хороший удар, но, к сожалению, недостаточно длинные руки, а для бокса это очень важно. Тем не менее, в группе своей категории я уступал только одному парню-калмыку, который брал тем, что не боялся боли и шёл на противника напролом, без остановки нанося удары. Его натиска я не выдерживал и уступал. Хватило меня на полтора года, после чего интерес к боксу пропал, и я перестал ходить на тренировки. Да и заботы появились другие, более важные — жена и подготовка к скорому трудовому будущему.
7. Архангельск. Я — следователь
Четыре года учёбы в институте пролетели быстро. Предварительное распределение на работу по получению в институте специальности состоялось где-то в марте 1968 года, и передо мной встала задача попасть на работу в город, где был бы медицинский институт, чтобы Елена могла продолжить учёбу. Когда на распределительной комиссии дошла очередь до меня, то из всего набора регионов Советского Союза на мою долю остались Ставрополь и Архангельск — города, где имелись мединституты. На мою голову, в составе распределительной комиссии был представитель из Архангельской области по фамилии Хаенко — заместитель начальника отдела кадров областного УВД. Из Ставропольского края никто на распределение не приехал. Этим воспользовался упомянутый Хаенко. Узнав, что жилищный вопрос для меня весьма актуален — мы с Еленой уже ждали ребёнка, — тут же на комиссии заявил, что у них имеется однокомнатная квартира для молодых специалистов и что она будет моей, если я распределюсь в Архангельск. Мне ничего не оставалось, как дать на это своё согласие. И квартира, и моё согласие были зафиксированы в протоколе комиссии.
В июне состоялись государственные экзамены, во время которых я получил от Хаенко телеграмму: «Ждём. Ключи от квартиры у меня в столе». И я, чтобы квартиру у меня никто не перехватил, уже в середине июля, не догуляв полмесяца своего послеучебного отпуска, был в Архангельске и первым делом явился в отдел кадров за ключами. Но Хаенко оказался где-то в другом городе на длительной переподготовке, а руководство отдела вытаращило на меня глаза и развело руками, мол, много тут, в милиции, таких желающих получить квартиру, но жилья никакого нет и не предвидится. Увы, так я и оказался в Архангельске, нагло обманутым.
В тот же день мне пришлось дать согласие на должность следователя в Октябрьском отделе внутренних дел города только потому, что в отделе кадров в это время находился начальник упомянутого райотдела Рудольф Георгиевич Розенберг, который пообещал решить мою жилищную проблему. В результате я действительно где-то в середине октября получил две комнаты в трёхкомнатной квартире, в недавно построенной девятиэтажке по ул. Комсомольская, дом 9, куда вскоре и приехали Елена с Иришкой. Кстати, до сих пор целы берёзки, посаженные мной под окнами квартиры с левой стороны дома. Правда, сейчас это уже не берёзки, а могучие берёзы. До этих комнат мне пришлось жить, точнее ночевать, в нескольких общежитиях, где обнаруживалась свободная койка, и даже в своём служебном кабинете. Промучившись так недели две, я положил все бумаги на стол перед Александром Григорьевичем Юницыным — начальником следственного отделения — и в этот же день уехал в Москву, в Министерство образования СССР, для перераспределения, поскольку именно оно курировало такие вопросы.
Был я в ту пору горяч, не боялся разговаривать с начальниками на равных, поэтому в Москве министерские чинуши, привыкшие к раболепству, сначала были поражены моими требованиями, назвали их неслыханной
Кончилось всё тем, что чиновники созвонились с управлением кадров МВД СССР и отослали меня туда. Здесь мне предложили для решения вопроса подождать день-другой, чем я воспользовался и на пару дней уехал в Астрадамовку, где меня уже ждали не только Елена и тёща, но и месячная дочь Иринка, которую я ещё не видел.
Через несколько дней в МВД СССР мне вручили копию телеграммы за подписью заместителя начальника УВД Архангельской области Баранова, текст которой гласил: «По возвращении Склярова Э. Л. в Архангельск ему будет предоставлена однокомнатная квартира». И я вернулся в Архангельск. На мой вопрос: «Где квартира?» — Баранов ответил: «Никакой квартиры нет, а в министерство телеграмму другого содержания послать не мог». Так меня нагло обманули во второй раз. Попасть на приём к начальнику УВД Якову Михайловичу Куракину было делом невозможным. Он был для меня недоступен.
Работу я продолжил, но категорически отказался аттестоваться, то есть получать милицейское звание, и работал как вольнонаёмный до февраля 1969 года, когда всё-таки дал согласие на аттестацию и стал лейтенантом милиции.
Вообще-то я должен признаться, что, соглашаясь на работу в милиции, я в силу своего характера понимал, что ношение форменной одежды, чинопочитание, доклады по стойке «смирно» и т. п. чужды мне и будут для меня бременем. Но безвыходное положение, обусловленное отсутствием возможности распределиться в сферу, которая мне больше всего импонировала на учебной практике и стажировке — работа в советских органах, то есть в органах исполнительной власти, а, главное, обещанная квартира и наличие мединститута, вынудили меня дать согласие на эту работу. При этом я исходил из следующего: во-первых, самое большее — это три года, которые необходимы были Елене для окончания медицинского института, после чего я ни на один день не собирался оставаться в Архангельске и в милиции; во-вторых, будучи подкованным сведениями о жизни, почерпнутыми в основном из мемуаров Леонида Утёсова, Ива Монтана и т. п. великих и известных артистов, я решил, что надо просто войти в роль, в моём случае — в роль милиционера, и играть её эти три года.
Эта психологическая самоустановка мне здорово помогала. Как только становилось тяжко, я тут же говорил себе: всё, что происходит, — это игра, игра твоя и других персонажей. Конечно, через год-два я втянулся в службу, стал болеть за дело, но игровой приём и в дальнейшем помогал не раз. Именно поэтому ни одному начальнику не удавалось довести меня до нервного срыва, как это происходило со многими моими коллегами. Наоборот, некоторые из моих начальников, чувствуя мою какую-то непонятную для них неуязвимость, просто бесились от этого, а я спокойно наблюдал за ними, оценивая их поведение и определяя свою реакцию на него.
Коллектив следственного отделения был дружным. Мы совместно отмечали дни рождения и прочие события. Неформально лидерствовала здесь А. В. Решетова, так же как и я, выпускница Саратовского юридического института. Её муж, В. С. Решетов, возглавлял Соломбальский райотдел милиции. Авторитетом также пользовался Женя Ахраменко, который с его опытом следственной работы на протяжении нескольких лет был очень востребован среди коллег: за помощью и советами обращались именно к нему. Следователь Валентин Черепанов отличался тем, что частенько — для своих домашних — уезжал «в командировки», а жена, приходя в отделение узнать о дне его возвращения, нередко видела мужа за его рабочим столом. Были и другие следователи: Юра Киселёв (через пару лет работы уехал в Астрахань), Рудольф Матвеев (яростный курильщик, умерший через несколько лет от рака лёгких), Эмма Бибанина, почему-то невзлюбившая меня с первых же дней нашего знакомства в отделении и устроившая истерику в кабинете начальника райотдела, когда узнала о моём назначении начальником отделения на пятом году моей работы следователем. Возглавлял отделение Александр Григорьевич Юницын, хороший следователь, но любивший после рабочего времени поговорить по душам за бутылочкой. Вскоре он ушёл на пенсию, а сменил его Виктор Тимофеевич Камышев, которого позже сменил я.