Записки бывшего милиционера
Шрифт:
В какой-то мере шокирующими даже для кадровиков оказались некоторые мои формулировки в аттестациях своих сотрудников. Например, одному из опытных следователей я записал в аттестации о качественном расследовании им уголовных дел, но отметил, что для его работы характерна штурмовщина, имея в виду, что он из отведённых законом на расследование двух месяцев мог львиную долю этого времени ничего не предпринимать, а за оставшуюся неделю, сидя день и ночь над материалом, успешно завершить дело. В аттестации другого следователя я отметил его болезненность, из-за которой он большую часть времени находился на больничных листках. Согласитесь, что аттестация для того и делается, чтобы охарактеризовать работу конкретного сотрудника. Но, тем не менее, констатация подобных особенностей в работе для многих почему-то оказалась неприемлемой. Все привыкли, что в аттестациях либо только хвалят, если нужно
На этой должности меня сменил Николай Фёдорович Кичин, высокий стройный подполковник, бывший начальник Приморского райотдела милиции, которого уволили с этой должности из-за бандита, нападавшего на инкассаторов. Бандитом оказался один из работников этого отдела. Через год после увольнения Кичина восстановили на службе в органах внутренних дел и назначили вместо меня начальником следственного отделения Октябрьского РОВД.
Несмотря на свой моложавый вид, Кичин был фронтовиком, прошёл войну, имел награды. Был он с юмором, форму носил с форсом, пользовался популярностью у женщин.
Во время приёма-сдачи документов я случайно увидел у него несколько заграничных цветных альбомов с порнухой. Фотографии были настолько откровенными, что, несмотря на свой милицейский опыт, я впервые видел такое и просто был ошарашен, потому что никогда до этого подумать даже не мог, что найдутся люди, которые будут фотографироваться таким образом, и найдутся типографии, которые могут такое напечатать. Времена были советские, мораль была соответствующая, подобной «литературы» не было вообще, телевидение было целомудренным, и народ не был развращён, как сейчас. Секс в стране, конечно, был (несмотря на шуточное заявление одной из участниц теледебатов в 90-е годы с Америкой, что «в СССР секса нет»), но никоим образом не афишировался, существовало табу на эту тему на телевидении и в других СМИ. А теперь дети с пелёнок не только знают, что это такое, но и постоянно видят сам процесс на экранах кино и телевидения. О каком тут воспитании чувств и нравов можно говорить!
В феврале 2013 года Н. Ф. Кичина не стало.
В 1974 году мне предложили должность, не связанную со следствием, и мне было по-настоящему жаль расставаться с уже привычной работой, словно было предчувствие, что я никогда к следствию не вернусь. Ведь с 1968 года моя жизнь была полностью погружена в эту сферу деятельности.
Конечно, мы с Еленой старались не отставать от культурной жизни города, посещали музеи и выставки, ходили на концерты и спектакли, но этого было мало. Основным развлечением оставалось кино. Телевидение тогда было очень политизированным, развлекательных программ показывали мало, хороших фильмов недостаточно, сериалов практически не было, а если и были (например, «Семнадцать мгновений весны» Татьяны Лиозновой), то настоящие шедевры, а не мыльные оперы.
Мы находили время для летних вылазок в лес по грибы и ягоды, брали с собой Иришку с трёх лет, которая однажды испытала на себе коварство болота. Переходили мы по бревну, казалось, небольшую лужицу, поросшую травкой и цветами. Иришке захотелось пройти не по бревну, а рядом по травке, она ступила на зелёный коврик и моментально оказалась по грудь в трясине. Я шёл следом и тут же подхватил её, она не успела даже испугаться. Всё обошлось, только переодели Иришку в сухое из того, что было из одежды с собой.
Грибных мест мы ещё не знали, походы наши сводились в основном к лесным прогулкам, но на ягодные места с черникой и голубикой мы натыкались не раз, особенно за болотом у станции Брусеница. Туда можно было попасть по полуразрушенным мосткам длиной метров двести, которые через болото когда-то проложили военные для своих нужд.
В лес у станции Брусеница мы ездили на поезде по моей инициативе, потому что я в других лесных местах, кроме этого участка, в то время не бывал. А впервые здесь оказался в сентябре 1968 года, через месяц-полтора после своего приезда для работы в Архангельск. Елена с новорождённой Иришкой были ещё в Астрадамовке, а я, наслушавшись сослуживцев о грибах и ягодах, решил и сам побывать в лесу. Тогда в Архангельске был так называемый грибной поезд, который около семи часов утра отправлялся до станции Обозерская. Отправился в лес на этом поезде и я. Вышел на станции Брусеница, потому что она была чуть ли не первой после Архангельска и вид из окна вагона мне понравился. Как оказалось, вышел я один, остальные поехали дальше, но это меня не смутило, и я, не задерживаясь,
В грибах я совершенно не разбирался, да их в этом месте почти и не было. Изредка попадались худосочные моховики да ещё какие-то поганки (названия грибов я выяснил дома у соседки), которые я тоже бросал в пакет, если они выглядели красиво.
Минут через двадцать-тридцать обнаружилось, что станции не видно, но изредка слышался какой-то шум с её стороны. Решил больше не отдаляться, но через некоторое время не стало слышно и шума. Вдруг я понял, что не знаю, куда идти. Вокруг на огромное расстояние простиралось болото и росли редкие сосенки. Небо серое, ни одного просвета. Я бросился в одну сторону, потом в противоположную, но вокруг было всё то же болото. И так часа два-три попыток выбраться из этого леса. Я запаниковал. Но всё же хватило ума остановиться и слушать — вдруг где-то кто-то крикнет или загудит паровоз. И буквально минут через десять послышался длинный гудок тепловоза, далеко-далеко. Слава богу, в то время у меня ещё практически не был нарушен слух. С тех пор в лес без компаса и схемы местности — ни ногой, никогда.
На третьем или четвёртом году моей работы следователем к нам в отделение пришёл молодой специалист Володя Паневник, и его закрепили за мной в качестве подшефного. Мы работали в одном кабинете, он занял место А. В. Решетовой, которая стала начальником паспортного отделения.
Паневник был воспитанником детского дома, по жизни был наивен и доверял людям, поэтому нередко становился жертвой наглого обмана со стороны преступников. Помню, как он повёз на обыск женщину, главбуха большого предприятия, подозреваемую в хищении крупных сумм денег. По оперативным данным, дома она хранила чёрную бухгалтерию. По дороге домой на обыск в милицейской машине она симулировала сердечный приступ и потерю сознания. Вместо того чтобы плеснуть ей в лицо водой — её реакция сразу бы выявила симуляцию, — Паневник вызвал машину скорой помощи, врачи которой забрали её в больницу, откуда в тот же день она сбежала и, естественно, перепрятала все бумаги.
С Паневником мы стали друзьями на годы, пока он не женился и не уехал продолжать службу в Нарьян-Мар.
Сам город Архангельск, несмотря на романтическую славу, при ближайшем рассмотрении оказался заурядной большой деревней, где почти все всех знали, где нельзя было пройти по улице, не наткнувшись на знакомого, тем более при моей работе следователем.
Лично у меня с самим городом сложились довольно-таки непростые отношения. С одной стороны, до сих пор не изжитое детское восприятие Севера после прочтения книги В. Каверина «Два капитана» как чего-то далёкого, неведомого, романтичного, связанного с освоением Арктики, а с другой стороны, — реалии, увиденные в первые же дни пребывания в Архангельске, среди которых живу вот уже пятый десяток лет. Дискомфортность города, его малая приспособленность к людским потребностям трудиться, отдохнуть, прогуляться; ощущение того, что улицы и прочие места предназначены только для того, чтобы перебежать из одного здания в другое, — всё это создает атмосферу неприятия. Даже в центре города некоторые улицы, хоть и имеют названия, улицами не являются: там нет дорог, нет тротуаров, даже деревянных (например, ул. Выучейского), там сваленные деревья, огромные лужи, кучи мусора, заросли ивняка. Зайти во многие дворы совершенно невозможно, не рискуя поломать себе ноги или, самое малое, испортить настроение. Город, кроме самой центральной части, практически не убирается и не чистится.
Такое ощущение, что многочисленные градоначальники, независимо от того, как их именовали в разные отрезки времени, никогда не бывали в цивилизованных, да просто в других городах России, и не имеют представления о том, как должен выглядеть город хотя бы по минимуму. Были это временщики, почему-то уверенные, что они не будут в дальнейшем жить в этом городе. Большая их часть ничего не делала, но были и такие, которые сознательно губили город, грабили городскую казну, уничтожили трамвай и троллейбус (самые экономичные и экологически чистые транспортные средства), не берегли памятники культуры и истории. Все они не были способны понять и оценить фишки, которые плыли им в руки. Почему бы, например, тот злосчастный деревянный «небоскрёб» Сутягина, вошедший в книгу чудес России, не выкупить было у несостоятельного владельца-строи-теля, а миллионы, потраченные на уничтожение этого дома, использовать для его достройки и противопожарной защиты? Вот была бы туристическая фишка! А то ведь приезжему гостю и показать-то на улицах города нечего. Слава богу, хоть в последние годы появились замечательные скульптурные работы Сюхина на Чумбаровке.