Записки бывшего милиционера
Шрифт:
В том году на курсах готовили офицеров запаса категории электриков-бортовиков ракетных систем 8К63У, напичканных электроникой, что для начала советских 60-х годов было абсолютной новинкой. В эти времена неспециалисты большой разницы между электрикой и электроникой не видели, а о специалистах-электронщиках мы вообще не слышали. Стержнем всей учёбы была зубрёжка десяти бортовых электросхем ракеты (схема заправки, схема старта, схема наведения на цель, схема стабилизации и т. д.), каждая из которых была невероятно сложной сама по себе, а тем более во взаимосвязи друг с другом. Мы должны были знать их назубок, быстро находить места сбоев и принимать соответствующие меры, если это было возможно и необходимо для запуска и полёта ракеты. Усвоение такого учебного материала было невероятно трудным.
Полегче
Там, в армии, готовясь к экзаменам, я впервые понял и на себе ощутил, что человек, если чего сильно захочет, может этого добиться. Я никогда не отличался хорошей памятью, но за три месяца до вступительных экзаменов в институт я по экзаменационным программам выучил (кстати, без особого труда) не только, например, все стихотворения и поэмы, но и целые куски прозы из литературы и истории, не говоря уж о правилах грамматики, которые я вызубрил просто дословно.
Поступать я решил в Саратовский юридический институт, который был одним из трёх специализированных институтов в СССР. Такие же вузы имелись в Свердловске (теперь Екатеринбург) и в Харькове (Украина). В Саратовский институт решил пробиться именно потому, что город был на реке Волге. А в юридический — по двум причинам: во-первых, самые лёгкие для меня вступительные экзамены; во-вторых, и это главное, хотел знать правила жизни — законы, и это желание пересилило мою тягу к технике и мои первые успехи в работе с ней.
Саратов оказался большим старым промышленным городом, закрытым для иностранцев, с довольно развитой городской транспортной структурой, с множеством старых жилых домов, в том числе в центре, и виделся каким-то неухоженным.
Берег Волги был крутым, без всякого намёка на набережную, но с многочисленными протоптанными дорожками к местам причаливания различных судов, в том числе грузовых барж, которые разгружались прямо в центральной части города.
Интересно, но в армии никто не сомневался, что я буду поступать в технический вуз, и, когда пришёл вызов из юридического института, все мои командиры были просто ошарашены и даже почему-то считали себя обманутыми. Они ведь не знали о моих школьных «успехах» в математике и физике, а тем более в химии и тому подобных науках.
Так или иначе, но в институт я был зачислен с оценками 3 (сочинение), 4 (устно литература и русский язык) и 5 (история). Но самое удивительное, что в институт не поступили некоторые из тех, у кого сумма баллов была выше, чем у меня. Решающим моментом в зачислении в институт, мне кажется, было собеседование в приёмной комиссии уже после экзаменов. Если на вопрос «сможешь ли ты учиться без стипендии?» некоторые абитуриенты, по неосторожности или наивности, отвечали что-то вроде «будет трудно» или, тем паче, «нет, не смогу», их судьба решалась однозначно — в институт их не брали. Ну а я, имея в те годы определённую долю наглости и имея перед собой задачу поступить в вуз во что бы то ни стало, конечно, ответил «да, смогу, родственники помогут», хотя чётко знал, что моя мать с её смешной зарплатой содержать меня не сможет, а у других моих родственников (в Тихорецке) были свои проблемы, им было не до меня. И, о чудо, я был зачислен студентом, но первые полгода учёбы стипендии не получал. Мне пришлось искать разные случайные заработки.
Здорово повезло и выручило то, что после экзаменов и зачисления в институт нас сразу же отправили в качестве строительного студенческого отряда в Новоузенск (Саратовская область), где я попал в бригаду по погрузке в вагоны различных бетонных конструкций. Работа эта (в отличие от других работ) оплачивалась
На эти же деньги я совершил поездку в Тбилиси (после работы в стройотряде до начала занятий в институте нас всех отпустили по домам на 10 дней), где я на эти заработанные деньги наконец-то оделся в гражданскую одежду. Причём одели меня буквально за полтора-два часа в ателье, где я появился с матерью, захватив с собой несколько кусков ткани, остальное добавили из запасов ателье. С меня сняли мерки и велели подойти через полтора часа. И действительно, когда мы пришли через два часа, меня уже ждали несколько отлично сшитых, модных по тем временам рубашек и брюк — то есть всё, что было нужно для лета. До этого я всё время щеголял в солдатском обмундировании, естественно, без погон, а все свои солдатские значки (знаки отличия) ещё в Новоузенске обменял на арбузы и дыни у казахских мальчишек. Казахи тогда составляли значительную часть населения Новоузенского района.
Так началась моя студенческая жизнь.
Вскоре меня вызвали в военкомат и объявили о присвоении мне звания младшего техника-лейтенанта — я стал военным офицером! — и о моей демобилизации в запас.
Институт располагался в центре города, на улице М. Горького, недалеко от Ленинского проспекта, носил имя Д. И. Курского и был известен в Советском Союзе своими учёными-юристами.
А вот с общежитием не повезло. Поселили нас в только что выстроенном для студентов института здании на одной из рабочих окраин города, причём на горе, на отшибе, за железнодорожными путями, по улице Технической, дом № 3, куда и дороги-то не было. И мы от трамвая или автобуса шли до него по нами же протоптанной дорожке, преодолевая подъёмы и спуски, минут двадцать-тридцать.
Зато из окон общежития мы сверху могли любоваться прилегающей окрестностью, а часто и наблюдать, как грабили товарные составы, которые днём и ночью метрах в ста от наших окон не спеша катили по рельсам, проложенным в низине. Поскольку на наши телефонные звонки в милицию о грабежах никто никак не реагировал, мы перестали туда звонить и продолжали «любоваться» криминальными сценами: по несколько раз в неделю вдоль железнодорожного полотна выстраивались, с интервалом 30–50 метров, мужики с мешками, а из люков грузовых вагонов вылетали то арбузы, то какие-то коробки, то неведомые железки и т. п. — одним словом, всё то, что можно было поднять и просунуть в люк вагона. Всё это неспешно мужиками собиралось и утаскивалось в кусты. Их подельниками в грабежах чаще всего были молодые парни, а то и мальчишки, которые с ловкостью обезьян на ходу цеплялись за вагоны, залезали на их крыши, а уж потом проникали внутрь через настенные люки, которые находились под самой крышей и, как правило, — видимо, для вентиляции — были открыты.
Вернувшись из Новоузенска в общежитие, я обнаружил письмо матери с известием о смерти моего деда в Тихорецке, который на восьмом десятке лет, как я уже упоминал, вздумав обрезать сухие ветки, полез на дерево и свалился оттуда, но, падая, пропорол себе на руке вену. После этого он слёг, а через две недели поеле случившегося его не стало. Это была первая потеря родного мне человека, и поэтому у себя в комнате общежития я впервые в жизни искренне плакал, осознав тяжесть утраты.
Жил я в комнате № 108 на третьем этаже. Большую часть из четырёх лет учёбы моими соседями по комнате были Вася Тимошенко из Кировограда, Дима Шитиков из Курской области, Николай Безручко с Украины и Николай Должиков. Кроме того, первый год довелось соседствовать с дагестанцем Магомедом Магомедовым и с ещё одним Васей, фамилию не помню, но помню, что у него были страшно вонючие ноги, который, к всеобщему удовольствию, вскоре женился и ушёл жить на съёмную квартиру. Дагестанец переселился в другую комнату к своим «соплеменникам». Из всех перечисленных ребят у меня сложились наиболее дружеские отношения с Васей Тимошенко, но, закончив институт, мы потеряли друг друга, хотя домашними адресами обменялись. А с Должиковым я раза два-три случайно встречался на улицах в Ульяновске, где он работал следователем в милиции.