Записки экспедитора Тайной канцелярии. К берегам Новой Англии
Шрифт:
– Егор!
Егор обернулся с козел:
– Чего?
– Послушай, я что вчера… Сильно… ну…
– Да ничего, так себе…
– А Ушаков что, озлился?
– Да вроде нет, слава богу!
Слова слуги немного успокоили нашего героя.
– Куда едем? – попытался он прояснить диспозицию.
– Так вашей милости отпуск дали… К вам, значит, и едем.
– Отпуск?! – удивился Самойлов.
– Ваша светлость, подлечитесь, – Егорка понимающе протянул Самойлову флягу.
Иван взял ее, закрыл дверцу кареты и откинулся на спинку. Поля сменились лесной прохладой, но легче не становилось. Наш страдалец откупорил пробку и попытался воспользоваться
Глава III,
о детских сказках и водяных, кои иногда проливают кровь ни в чем не повинных юных дев
Иван глядел в окно кареты поначалу отрешенно. Леса сменялись полями, поля оврагами, овраги вновь лесами, и сей однообразный вид никак не отвлекал нашего героя от его невеселых дум. Однако чем больше они приближались к цели, тем внимательнее становился его взгляд: вот уже узнавался изгиб дороги, забелела стволами берез знакомая с детства рощица, куда не раз, помнится, бегал он мальцом по грибы. Сейчас будет поляна с огромным старым дубом посередь. Так и есть, только дуб что-то не слишком огромен. А ведь ТАКИМ казался. С него удобно было высматривать, не едет ли по дороге батюшка, и чуть только показывалась пыль вдали, нужно было живо слезать, а еще лучше спрыгивать с нижней ветки, и бежать во весь опор навстречу. Вспомнилось вдруг, как колола пятки грубая трава, как хотелось громко выкрикивать что-нибудь залихватское, какими сильными были руки отца, когда он подхватывал Ваню и усаживал перед собой на коня, как весело блестели его васильковые глаза…
И тут вдруг запоздалая тоска по родине и радость возвращения зазвучали, наконец, в душе Ивана, непривычно смешиваясь с горечью пережитого. Смущенный такой своей чувствительностью, наш герой постарался придать своему лицу суровый и непроницаемый вид, тем более что карета уже миновала ворота усадьбы и огибала теперь флигель, чтобы подъехать к господскому дому с заднего крыльца. Босоногая крестьянская ребятня увязалась бегом за лошадьми, что-то радостно щебеча. Наконец, сей эскорт поравнялся с крыльцом и встал.
Вокруг столпились дворовые. Самойлов вышел из кареты и огляделся. Тут из толпы выдвинулась вперед щупленькая старушка, внимательно посмотрела на Ивана, и лицо ее осветилось радостью:
– Барин!
Дворня тут же загомонила, а детвора стала визжать и выкрикивать:
– Барин, барин приехал!
Самойлов смутился:
– Ну, полно!
Он тоже был рад увидеть старую Пелагею, но голова кружилась после вчерашнего, его пошатывало, и потому хотелось поскорее закончить с приветствиями. На подмогу пришел Егорка:
– Нам бы поесть с дороги.
– А это кто таков будет? – Пелагея воззрилась на Егора.
Егор в долгу не остался, принял важный вид и с нажимом повторил:
– Поесть бы нам, а потом и расспросами доставать!
Старуха тут же встревожилась и огорченно запричитала:
– Ох, хозяйский дом-то не топлен, батюшка, ты б весточку какую кинул,
– Пустяки… царапина, – отрезал Иван и пошел вперед к флигелю прислуги.
Сидеть в холодных залах опустевшего и неубранного дома ему совсем не улыбалось, а вот теплая комната старой няньки была как раз тем самым местом, где ему вдруг захотелось очутиться: в детстве он не раз слушал здесь сказки под треск поленьев. Казалось, что эти стены вернут забытое чувство защищенности и мира его потерянной душе.
Егор с удивлением наблюдал за переменой настроения хозяина и за тем, с какой радостью его обхаживала старуха-прислужница. Невдомек ему было, что Пелагея почти что заменила Ванюше мать, рано ушедшую и оставившую малолетнего сына сиротой. Как могла, опекала и утешала мальчонку во всех его детских горестях и сама крепко привязалась к нему, горько тосковала, когда решено было отослать отрока на военное учение, и теперь не знала, как угодить и за что хвататься, чтобы принять молодого барина самым подобающим образом.
Но вот уже собрали на стол. Пелагея суетилась, подвигая миски, чугунок со щами, горшочек со сметаной поближе к гостям. Егор, привыкнув прикрывать хозяина во всем, и тут уплетал за двоих. Иван с удовольствием вдохнул кисловатый запах щей и свежего хлеба и присоединился к трапезе. Вошла девочка лет десяти, настороженно посмотрела умными глазками на приезжих, аккуратно поставила на стол большую миску с огурцами и бесшумно выскользнула. Старуха, подливая щи гостям, никак не могла наглядеться на своего Ванюшу.
– Ох, совсем вылитый батюшка стал! А слухи ползли – сгинул, – она покосилась на руку Ивана, висевшую на перевязи.
А тот, наконец, ощутил, как по нутру разлилось блаженное тепло, телом постепенно овладевала умиротворенность.
– Да, давненько я не был здесь!
– Дома-то оно, конечно, хорошо! – подтвердил довольный Егорка.
Но тут за дверью раздалось шуршание, она чуть растворилась, и в щель просунулась нечесаная борода. Егор вскинулся было, но его неожиданно шустро опередила Пелагея: с видом грозной орлицы она подскочила к двери и живо затолкала бороду обратно. Борода сдаваться не желала, покорившись на миг силе, она ломанула во второе наступление, сопроводив маневр басовитым неразборчивым полушепотом.
– Дай хоть дух с дороги перевести, как пес голодный кинулся! – свирепела уже старуха.
– Кто там? – заинтересовался Иван.
– Да не беспокойся, батюшка, отдохни с дороги-то…
– Зови, давай!
Пелагея горестно покачала головой, однако посторонилась, и вслед за бородой в комнату вторгся ее обладатель – дворовый Тимофей. Вида он был потерянного, заговорил неловко, но торопливо:
– Ты прости, барин, но некому более пожалиться. Беда у нас, одним словом.
Мужик замялся, но на помощь пришла Пелагея:
– Поговаривают, что водяной у нас.
– Кто?! – опешил Самойлов.
Егор покачал головой и поглядел на Тимофея с жалостью, как на слабоумного.
– Да ты, батюшка, не серчай, – испугался мужик.
– Да не серчаю я, сказывай, – смягчился Иван.
Тут не выдержала Пелагея, она-то знала все в подробностях и растревожена была не меньше Тимофея. Только забота о любимом Ванюше заставляла ее молчать до поры.
– Затаскивает он девок под воду! Вот и вчера Ксеньку хватились, а сегодня нашли в камышах, прости господи, в чем мать родила. и ни кровинки.