Записки истребителя
Шрифт:
Моя эскадрилья взлетела вслед за дежурным звеном и, развернувшись прямо над аэродромом, оказалась в районе воздушного боя. С ходу занимаю боевое положение и иду в атаку, прикрываясь правым звеном бомбардировщиков, чтобы остальные самолеты противника не могли применить бортового оружия. Немцы поняли наш замысел лишь тогда, когда оказались накрытыми пулеметными очередями, и стали перестраиваться. Сбив бомбардировщика, мы начали занимать исходное положение для второй атаки, но только успели развернуться, как с наземной радиостанции передали: -
"Мессершмитты" появлялись с разных сторон отдельными группами. Однако мы успеваем повторить атаку. Горит еще один "юнкерс". Но третья атака сорвалась. "Мессеры" захватили высоту, на их стороне и количественное превосходство. Они связывают нас, оттесняя от бомбардировщиков. Тут уж ничего не поделаешь.
Надо драться с истребителями.
Немцам удается подбить Аскирко. Но зато и "мессершмитт", срезанный чьей-то меткой очередью, беспорядочно кувыркаясь, идет к земле. Разошлись, когда не осталось патронов ни у нас, ни у противника.
Позднее выяснилось, что "юнкерсы" все же не дошли до цели. Их разгромили "лавочкины", подоспевшие с других аэродромов. Своим боем с "мессерами" мы облегчили задачу "лавочкиных".
Этот бой имел следующее продолжение.
Аскирко немного не дотянул до аэродрома. Подбитый его самолет попал при посадке между двумя деревьями. Поломались крылья, и лишь счастливая случайность спасла летчика от гибели.
На подбитой машине возвратился Семыкин. Он вылез из кабины, встревоженный и расстроенный.
– Лукавин не прилетел?
– спросил он подбежавшего механика.
– Прилетел, товарищ старший лейтенант.
Семыкин отвел меня в сторону и сказал:
– Что будем делать с Лукавиным? Опять ушел из боя.
За трусость полагается штрафной батальон, но я решил испробовать еще одну, последнюю меру воздействия - пристыдить Лукавина перед всей эскадрильей за малодушие.
Жалкий и ничтожный стоял Лукавин перед строем.
Десятки глаз смотрели на него осуждающе и презрительно.
Когда летчики разошлись, Лукавин стал оправдываться и клясться, что все это получилось случайно, из-за его малоопытности.
– Хотите, я докажу, что не боюсь смерти?
– театрально восклицал он. Дайте мне самолет, я взлечу и на ваших глазах врежусь в землю...
Я понял, что и эта последняя мера не подействовала на потерявшего совесть человека: он не стыдился своей трусости.
– Ну что ж, - сказал я, - садись в мой самолет, взлетай и врезайся. Только ты этого не сделаешь.
Лукавин не ожидал подобного оборота. Он думал, что я буду его успокаивать и отговаривать.
– Вот что, - обратился я к нему со всей строгостью.
– На следующее задание мы полетим с тобой в паре. Там и докажи свою искренность и честность. Но знай, если и на этот раз струсишь, расстреляю. Готовься к вылету.
– Товарищ командир, да я
Я даже растерялся перед таким нахальством труса.
– Ты понимаешь, что я приказал тебе готовиться к вылету в паре со мной?
Лукавин понял, что ему не отвертеться, и пошел к своему самолету.
Вскоре мы взлетели. Я рассчитывал набрать высоту и действовать по принципу свободной охоты: на большой скорости атаковывать замеченного противника и снова уходить на господствующую высоту или скрываться в облачности, в зависимости от обстановки. Лукавин, держась точно установленного интервала и дистанции, неотступно следовал за мной.
Показалась смешанная группа "мессершмиттов" и "фокке-вульфов" - восемь истребителей. Она шла, не замечая нас. Решаю атаковать заднего, чтобы затем удобнее было повторить атаку. Наше положение было исключительно выгодным. Со стороны солнца мы незамеченными вышли на исходную позицию.
– За мной! В атаку!
– подаю команду Лукавину, вводя самолет в пикирование.
Перед тем как открыть огонь, по привычке обернулся на ведомого. Лукавин полупереворотом, почти пикируя, теряя высоту, уходил в сторону аэродрома. Но в этот момент его заметили "мессершмитты" и пустились преследовать.
Прекращаю атаку и иду на выручку своего ведомого.
Но враг опережает меня. Пользуясь превосходством в высоте, фашисты наседают на беглеца. Взятый в клещи, он вспыхнул от их очередей и, теряя управление, пошел к земле.
Так бесславно погиб трус Лукавин.
Теперь я один против восьми. Фашисты всей группой набросились на мой истребитель. Он уже весь в пробоинах и держится только чудом.
Выполняя сложные маневры, стараюсь выйти из-под удара и занять выгодное положение для стрельбы. Мне удается зажечь один "мессершмитт", но это не останавливает фашистов. Они наседают еще яростнее. Два "фокке-вульфа" присосались к хвосту моего "яка", как пиявки, остальные атакуют с разных направлений. Мне бы достичь облачности, тогда, возможно, и удастся оторваться.
Делаю восходящую спираль. Фашисты с коротких дистанций беспрерывно посылают длинные очереди. Вот-вот им удастся взять нужное упреждение, и тогда их эрликоны разнесут мою кабину... Уже край спасительной облачности. И вдруг сильный треск - с приборной доски сыплются стекла, двигатель дает перебои, по полу потекло горячее масло.
Прижавшись к бронеспинке, я все-таки вхожу в облака. Самолет ранен смертельно. Из патрубков начинает вылетать пламя, мотор ежесекундно может заклиниться. Делаю в облаках разворот. С остановившимся винтом в крутом планировании теряю высоту. "Мессершмитты" ушли. В воздухе спокойно. Спокойно и на земле. Я вышел из района сражения, бои идут южнее.