Записки истребителя
Шрифт:
Произвожу расчет для посадки с убранным шасси и тут же замечаю приземлившегося парашютиста. По круглому куполу парашюта не трудно было определить, что это фашистский летчик, возможно, с только что сбитого мною "мессершмитта".
Сажусь на пшеничном поле. Надо во что бы то ни стало изловить немца, нельзя, чтобы он ушел. Приподнимаюсь над колосьями и оглядываюсь по сторонам.
Вдруг выстрел. Пуля скользнула по капоту мотора и с визгом прошла над головой, заставив меня пригнуться к земле. Ага, вот ты где... Ползу в сторону выстрела.
Залег
Проходит десять, пятнадцать минут... Неужели дал уйти? Нет, вот он пробирается вдоль пшеницы, Когда немец поравнялся со мной, я вскочил на ноги.
– Халт! Не целясь, фашист выстрелил в мою сторону. Почти одновременно хлопнул и мой выстрел. Вражеский летчик неуклюже ткнулся лицом в землю.
Я собрал трофейный парашют, затем взял свой и, взвалив их на спину, отправился в сторону Прохоровки.
Из-за пшеницы неожиданно вынырнул автоматчик.
– Ловко вы с ним разделались, товарищ летчик. Мы весь бой видели и в воздухе и на земле. С нашей батареи это место как на ладони. Давайте помогу парашюты нести, - услужливо предложил автоматчик.
Он пригласил меня на батарею и всю дорогу охотно рассказывал то о своих артиллеристах, то о семье, то о дальневосточном крае, где родился.
Зенитная батарея стояла на опушке крошечного лесочка. Когда мы подошли к ней, навстречу выбежал молоденький лейтенант. Захлебываясь, он начал восторгаться воздушным боем, который наблюдал вместе со всеми.
– Вот это бой! Если бы вы знали, как мне хочется подраться с немцами, не здесь, у зенитки, а чтобы в глаза им смотреть, за грудь схватить, говорил без умолку лейтенант.
– Давайте выпьем за вашу победу,предложил он, входя в блиндаж.
– Эх, и летал бы я. Может быть, вот так же на истребителе, как и вы, да на комиссии ушник забраковал. Из-за него и стою теперь с пушками, смотрю, как люди воюют.
Лейтенант начал подробно рассказывать, как он старался попасть в истребительную авиацию, но рассказ его прервали звуки удара в гильзу.
– Воздушная тревога, - как бы поясняя мне, бросил на ходу вмиг преобразившийся лейтенант.
– Идут, гады! В сторону Прохоровки шли две девятки бомбардировщиков.
– Сейчас мы их накроем. Точно через наш полк идут, - говорил лейтенант, не спуская глаз с бомбардировщиков.
Боевой расчет батареи разместился по своим местам.
– Огонь!
– скомандовал лейтенант, и, заливаясь неугомонным лаем, заработали автоматические пушки.
По фашистам вели огонь несколько батарей. Снаряды сначала рвались позади цели, потом впереди и, наконец, накрыли ее. У одного из "юнкерсов" снарядом оторвало хвостовое оперение, он начал падать и рассыпаться в воздухе. Почти одновременно загорелся и второй "юнкерс".
Бомбардировщики вышли за пределы зоны обстрела, и огонь смолк.
– Вот так и воюем. Двух сбили, и все. Стой, жди, когда опять через нашу зону полетят, а истребители бьют не дожидаясь, - начал опять лейтенант...
Фашистские летчики со сбитых бомбардировщиков
Подкрепившись у зенитчиков и распрощавшись с ними, я пошел в сторону Прохоровки в расчете добраться на попутной машине до аэродрома соседнего полка. К вечеру я был уже на своем аэродроме.
– Хорошо, что пришел, - встретил меня Семыкин.
– А я, признаться, загрустил, боялся, как бы Лукавин не подвел.
– А он все-таки подвел.
– И я рассказал все, как было.
– Значит, трусом и погиб. А сколько я с ним натерпелся. Многое еще вам не говорил, думал, переменится человек.
– А где комиссар?
– спросил я.
– Борис Александрович сегодня такое придумал.
Видел, в лесу пожар не унимается?
– И, не дожидаясь моего ответа, Семыкин начал рассказывать.
Гаврилов нашел старый стог соломы, вместе с двумя солдатами перевез его в никем не занятый лес и поджег. Фашисты, решив, что там горит техника, начали бомбить лес. Отбомбятся, а Гаврилов в новом месте создает новую ложную цель. И опять бомбежка.
– Наверное, скоро приедет, если бомбы не накрыли, - закончил рассказ Семыкин.
– Выходит, некоторые истребители напрасно гоняли фашистов от этого леса.
– В том-то и дело, что нет. Бомбардировщики предполагали, что горит что-то важное, и старались прорваться к цели. А когда встречали сопротивление наших истребителей, догадки их вырастали в твердое убеждение.
Гаврилов приехал с наступлением темноты. Он навозил соломы на целую ночь, чтобы хватило работы и ночникам-бомбардировщикам.
– Пусть лупят сколько влезет, - сказал он. И, засмеявшись, добавил: Только успеем поджечь солому, а немцы тут как тут, сыплют бомбы, словно ошалелые.
Пять девяток разгрузились за день. Да еще, надеюсь, и ночь не пройдет даром...
А ночь постепенно спускалась на землю. В воздухе слышался нарастающий гул наших ночных бомбардировщиков. Со стороны противника шли "дорнье" и "хейнкели". Над передним краем, мерцая в пыли и дыму, повисли на парашютах "фонари". Кратковременное затишье, установившееся после заката и до наступления темноты, окончилось. Действовала ночная авиация...
Наземные войска остановились на занятых рубежах.
Ночью артиллерия и бомбардировщики обеих сторон непрестанно гвоздили по боевым порядкам войск, противники не давали друг другу передышки.
Мы собрались для разбора воздушных боев. Нужно было проанализировать действия истребителей противника, чтобы вскрыть изменения в их тактике и противопоставить им свои, более совершенные, тактические приемы.
Мы применяли знаменитую "этажерку" Покрышкина и все же несли потери. В чем же дело? Чего мы не предусмотрели? После кратких обсуждений пришли к выводу, что основная формула боя Покрышкина: "Высота, скорость, маневр, огонь" - у нас применялась далеко не в полную меру.