Записки из чемоданаТайные дневники первого председателя КГБ, найденные через 25 лет после его смерти
Шрифт:
Потом он закончил тем, что командующим военных округов будет дана телеграмма с изложением всех этих вопросов — про Жукова и про тебя. «Когда получу, приходи, почитаешь», — закончил Василий Данилович. Я сказал: «Нет, я не имею удовольствия читать абакумовскую провокацию».
Под конец столь неприятной беседы Соколовский сказал, что Жуков назначен командующим Одесским военным округом. После этого я ушел [359] .
Раздумывая над таким решением, я пришел к выводу, что провокаторы, типа Абакумова, Кобулова, Цанавы, Мешика и других, могут отрицательно влиять на некоторых членов Политбюро, а те, в свою очередь, — на Сталина. Но ведь это глупо.
359
3 июня 1946 г. Г. Жуков был освобожден от должности зам. министра и с понижением назначен командующим Одесским военным
Видимо, приближенные Сталина в угоду ему могли, используя провокационные материалы Абакумова, раздуть это и представить как якобы желание Жукова затмить Сталина. Никогда Жуков этого не позволит…
Мне на 1-м Белорусском фронте часто приходилось встречаться с Георгием Константиновичем в разных условиях — по-домашнему и на официальных совещаниях, и я никогда не чувствовал, чтобы Жуков противопоставлял себя Сталину или нелестно отзывался о нем. Вот что значит — попался провокатор в органы, и что он мог сделать с заслуженным воином, патриотом нашей Родины.
Жалко Георгия Константиновича по-товарищески, сердечно жалко!
Сентябрь-ноябрь
Когда я в марте был в Москве, то мне товарищи рассказали, что Министерство торговли в плане 1945–1946 годов просчиталось с хлебом для населения. Оказывается, до нового урожая почти ничего не осталось. Т. Сталин рассердился. Решили снять с работы министра Любимова* и строго наказать [360] .
По приезде в Берлин я вызвал Коваля — заместителя Главноначальствующего по экономике, который в СВАГ ведал снабжением немцев и другими делами, и попросил дать мне справку, сколько получают наши советские товарищи, находящиеся здесь на работе, и их семьи, и главное, сколько нужно до конца года хлеба, чтобы прокормить немцев, и сколько останется в резерве.
360
Мало кто сегодня помнит о послевоенном голоде 1946–1947 гг., вызванном неурожаем и засухой в Черноземье и на Украине. Количество умерших от голода по оценкам историков составило от 1 до 1,5 млн человек. А. В. Любимов оставался на посту министра торговли до 1948 г.
Оказалось, наши советники в Германии и их семьи получают в 3–4 раза больше, чем наши москвичи, а самое важное, что до нового урожая у немцев имеется до полумиллиона тонн зерна, а хлеба выпечь можно до 40 млн пудов. Причем наши экономисты в Берлине предполагают этот резерв использовать для изготовления пива, по которому, как они сказали, «исстрадались немцы».
Я про эти запасы написал в ЦК и внес предложение запасы хлеба вывезти в СССР, оставив только <необходимое> дли нормального питании. Не знаю, как это будет воспринято [361] .
361
Предложение снизить нормы снабжения для администрации СВАГ (они обеспечивались по улучшенной санаторной норме) и вывезти из Германии в СССР излишки продовольствия (сотни тысяч тонн зерна, картофеля, сахара) было направлено Серовым лично Берии как зампреду Совмина осенью 1946 г. (не позднее октября). Эти идеи в дальнейшем получили поддержку.
В Москве мне позвонил секретарь ЦК т. Жданов А. А. и сказал, что «В ЦК разобрали вашу записку по хлебу. Согласились с вашим предложением, и т. Сталин объявил вам благодарность за партийное отношение и заботу о москвичах. Об этом т. Сталин сказал мне, чтобы я позвонил вам».
Я сказал, что рад стараться на благо народа и партии. Приятно получить благодарность от ЦК. [362]
Потом начались звонки Хрулева и других товарищей, которые узнали об этом. Быстро была создана комиссия ЦК, которая приняла решение о порядке вывоза и распределения хлеба. Василий Данилович надулся, почему я ему не показал записку.
362
Письмо Серова о вывозе излишков продовольствия в СССР дошло до Сталина. Вождь отреагировал молниеносно, даром что находился на отдыхе в Сочи. 3 ноября 1946 г. прямо с моря он диктует
Встретился с некоторыми наркомами СССР, с Зубовичем* (электропромышленность), с Хруничевым (авиапромышленность), с Устиновым (вооружение) и другими товарищами, заведующими оборонной промышленностью. Все они интересовались, как развернулись немцы и что у них нового в технике.
С Зубовичем мы как-то долго говорили, и он меня спросил, что немцы делают по телевизионной технике, и тут же сказал, что на наших заводах никак не добьются способа нанесения эмульсии на телевизионный экран, поэтому наши экраны пока что все лишь 2 1/2 дюйма.
Я удивился и говорю: «А разве твои специалисты не были в телевизионном цеху около Дрездена?» Он говорит: «Нет».
И я ему рассказал, что в этом цеху немцы мне показывали, как они наносят эмульсию на 12-дюймовый экран. Берут по весу эмульсию и высыпают в телевизионную трубку. Затем берут горсть дроби и бросают в трубку, после чего начинают дробью раскатывать эмульсию по трубке. И через 10–15 минут эмульсия нанесена, и трубка идет в горячую камеру для обжига.
Зубович обрадовался моему сообщению и говорит: «Возьми с собой моего главного инженера, пусть посмотрит и научится». Я согласился.
Вот после этого, вернувшись в Берлин, я еще поездил по некоторым объектам и решил написать записку в Москву в ЦК, что полагаю целесообразным ведущих немецких специалистов по реактивной, атомной технике и по оборонным отраслям промышленности вывезти вместе с семьями в СССР на несколько лет для работы в соответствующих министерствах и ведомствах, с тем чтобы с их помощью ускорить разработку технических и оборонных объектов. Провел совещание с начальниками оперсекторов, чтобы они взяли на учет специалистов. Подготовил такую записку и послал [363] .
363
Серов умалчивает здесь об одной существенной причине, побудившей советское руководство свернуть военные исследования и испытания в Германии и перевезти конструкторские бюро, лаборатории, производства и их сотрудников в СССР: развертывание всего этого на оккупированной территории вступало в противоречие с решением о демилитаризации Германии, принятом на Потсдамской конференции. Несмотря на строгую секретность всех работ по ракетам, атому, авиации и пр., их не удалось сохранить в тайне от союзников, которые стали настаивать на их прекращении. (К слову сказать, немецкие военные заводы восстанавливали и французы.). В своей записке Серов писал: «29 апреля на заседании Союзного Контрольного Совета в Берлине по предложению Главнокомандующего американскими войсками в Германии генерала Макнерни был принят и подписан четырьмя Главнокомандующими: английским фельдмаршалом Монтгомери, американским генералом Макнерни, генералом армии Соколовским и французским генералом Кельцем закон № 25 „О контроле над научными исследованиями“, согласно которому все военные исследовательские организации должны быть распущены, а постройки военного характера должны быть уничтожены или вывезены.
В приложении „а“ к этому закону перечислены „запрещенные прикладные научно-исследовательские работы“, в числе которых в параграфе 3 перечислены: „ракетные двигатели, пульсирующие двигатели и газовые турбины“.
В связи с проводимыми в Германии мероприятиями согласно постановлению Совета Министров, этот закон может вызвать для нас дополнительные трудности…» (ГАРФ. Ф. 9401. Оп. 2. Д. 135. Л. 3–5).
Через несколько дней с утра раздался звонок по ВЧ, и телефонистка сказала: «Вас вызывают по большой молнии». Я понял, что Сталин.
Вначале мне т. Поскребышев сказал: «Будете говорить с хозяином». Сталин начал своим обычным голосом: «Да». Я ему: «Слушаю, т, Сталин!»
Сталин: «Вы можете вылететь в Москву?» Я отвечаю: «Могу», Т. Сталин снова: «А обстановка позволяет?» Я отвечаю: «Позволяет». Сталин: «Ну, тогда вылетайте».
Я ответил «Хорошо», и разговор закончился. Я тут же вызвал Тужлова и сказал, что завтра летим в Москву, пусть Завьялов приготовит самолет. В это время опять раздался звонок по ВЧ. Я поднял трубку, опять: «Да». Я сразу сказал: «Серов слушает, т. Сталин».
Сталин мне говорит: «Если погода плохая — не вылетайте!» (строгим голосом). Я отвечаю: «Слушаю», — и дальше: «Я вас знаю, вы можете в любую погоду вылететь» и хлопнул трубку.
Я стоял обескураженный, первый разговор такой спокойный, а второй — такой сердитый, неприятно. Вот и пойми.
Настроение испортилось у меня. Видно, там, в Москве, кто-нибудь из близко стоящих к нему, Маленков или Берия, подсунул фразу обо мне, и он решил позвонить и предупредить, А самое неприятное, что почти никогда не знаешь, зачем вызывает и к чему подготовиться.