Записки из чемоданаТайные дневники первого председателя КГБ, найденные через 25 лет после его смерти
Шрифт:
На следующий день мы, согласно расписанию, выехали по стране, в город Нанкин. Там мы были приняты мэром города (у них он так называется), а затем переехали в Шанхай. Это громадный город, порт, расположенный на берегу Восточно-Китайского моря…
Подлетая к Кантону, уже мы почувствовали жару, хотя был октябрь месяц. На аэродроме нас встретили в одних легких рубашках, и нам пришлось также снять пиджаки. Для начальства была подана американская машина «кадиллак» с опускаемым верхом. Достаточно было нажать кнопку, как весь верх опускался в течение минуты. Т. Хрущев сказал: «Неплохо бы подсказать нашему заводу имени Сталина делать такие машины».
Проехали по городу, осмотрели его. Со мной ехал Ло Жуйцин, министр общественной безопасности КНР, и я мог спрашивать у него интересующие меня вопросы.
Увидев небольшую
Вот это здорово. За удавом стоят, как у нас за каким-нибудь деликатесом. Нужно сказать, что китайцы довольно дисциплинированный народ. Если сказали на 40 человек, то 41 не встанет в очередь.
Далее, когда мы ехали по городу, я увидел грузовую автомашину, на которой было два китайца со связанными руками и два с винтовками. На бортах машины длинная надпись. Я спрашиваю Ло Жуйцина: «Что это?» Он, видимо, уже знал об этом и говорит: «Это два осужденных шпиона, пришедших из Гонконга, а вернее из Тайваня от Чанкайши* (правильно: Чан Кайши. — Прим. ред.). Их осудили к расстрелу и сейчас везут на расстрел, чтобы все люди видели это, их везут открыто, и на бортах надпись, что они шпионы». Тоже неплохо, если действительно шпионы [500] .
500
Накануне визита в Пекин 8 сентября 1954 г. Серов направил Хрущеву справку о репрессиях. проведенных за 5 лет существования КНР. В документе указывалось, что в 1949–1954 гг. органы общественной безопасности Китая арестовали по обвинению в контрреволюционной деятельности 2 млн граждан, 710 тысяч из них «физически уничтожили». (Петров Н. Первый председатель КГБ Иван Серов. М.: Материк. 2005. С. 150.).
Когда приехали в резиденцию, то там после освещения погуляли по саду и заинтересовались денежным деревом. Дерево с большими листьями, высотой 6–7 метров, ствол гладкий, наверху крона, и там висят дыни. Когда мы улетали, я взял с собой 2 штуки и в самолете разрезал их и дал попробовать начальству. Вкус не особенно приятный, похоже на репу и дыню. Внутри много семян. В общем, не понравилось, а по сему случаю стали запивать коньяком. Вот тебе и удерживай нас!
Вечером того же дня мэр города Кантон устроил прием в доме на той же территории, где мы жили. Вначале все хорошо шло, пока подавали закуски. Затем Ло Жуйцин подсказал мне, что сейчас подадут на первое кушанье, которое в Китае шутя называют «бой дракона с дьяволом». Дракон — это змея или удав, а дьявол — кошка.
То есть суп из кошки и змеи. Я на всякий случай сказал Хрущеву и Булганину, что блюдо такое. Оба они сказали, что учтут, есть не будут. Другим не говорить. Со мной сидели рядом А. И. Микоян и Шверник. Я им тоже сказал. А. И. говорит: «Я буду есть», Шверник тоже. Потом, когда они попробовали, Шверник мне подвинул чашку и говорит: «Понюхай И. А., пахнет курицей». Затем он зачерпнул со дна ложкой, и там я увидел мелко нарезанные ломтики удава серовато-пестрого цвета, ну, а кошачье мясо как мясо. Ну, я говорю: «Доедай, если начал».
Когда кончился обед и китайцы уехали, мы пошли гулять, и Хрущев громко спросил у Фурцевой: «Что было подано на первое?» Она ответила: «Курица». Хрущев сказал, что кошка и удав.
Вдруг Насриддинова*, секретарь ЦК Узбекистана, отскочила в сторону и пошла в кусты. Я почувствовал недоброе и пошел за ними. Они остановились, эти бабочки, у Насриддиновой на глазах слезы, начало тошнить, Катя ее уговаривает. Когда я подошел, то они на меня: «Почему, Иван, не сказал нам, нас тошнит». Ну, что мог я им сказать, стал уговаривать, чтобы не шумели, что мы обидим национальные чувства китайцев и т. д., а сам подумал: «А почему я за всех должен отвечать, у каждого своя голова, как маленькие».
В конце прогулки часа через два перед сном я рассказал Хрущеву об этом, он выругался и говорит: «Подумаешь, какие неженки, пусть не едят, лучше будет»…
После возвращения из Ханькоу на следующий день мы были у Мао и вели переговоры, в общем-то, по ряду партийных и государственных вопросов. Была выявлена общая
Зашла речь и о Сталине. Товарищ Хрущёв высказал ряд сообщений, что тяжело было с ним работать, что его боялись, а поэтому многие вопросы тормозились и т. д. Мао согласился, что у нас был создан культ т. Сталина, что вредно отражалось на развитии. Но вместе с этим подчеркнул, что он был предан делу революции, марксизму-ленинизму. Я заметил, что <во> время празднования много было портретов Мао и Сталина [502] .
501
Переговоры Хрущева с Мао проходили 11 октября 1954 г. На другой день были опубликованы 2 совместные декларации и несколько коммюнике, подтверждающие нерушимую дружбу СССР и Китая. В подтверждение этому советская сторона объявила о выводе советских войск и военно-морской базы с Ляодунского полуострова (Порт-Артур), передаче китайцам построенного там города Дальнего, а также выделении кредита в полмиллиарда рублей и помощи при строительстве в КНР промышленных предприятий.
502
Отношение к Сталину было одним из ключевых разногласий между Хрущевым и Мао, ибо «великий кормчий» продолжал воспринимать недавно почившего вождя с прежним пиететом. В этой связи весьма примечательны воспоминания начальника особого отдела КГБ по 39-й армии (дислоцировалась на Ляодунском полуострове) Михаила Белоусова, который участвовал в обеспечении встречи и сопровождении советской делегации. Через несколько дней после отъезда выяснилось, что Хрущев и Булганин «забыли» в своих номерах собрания сочинений Сталина, переведенные на китайский язык лично Мао и подаренные им же с автографами. Советский генконсул объяснил это Белоусову так: «Ведь ясно же, что они не забыли эти книги в гостинице, а просто с умыслом оставили, в расчете на то, что этим выскажут свое неуважение к Сталину». (Неизвестная Россия. Вып. 3. М.: Историческое наследие, 1993. С. 408.).
Я как-то, когда уже мы поехали из Пекина в Маньчжурию, в вагоне спросил Ло Жуйцина: «А у вас как с культом личности, не проявляется?» Я не сказал, кого имею в виду. Ло ответил: «Нет у нас культа ничьей личности! У нас что Мао скажет, то мы и делаем». Вот так нет культа! Я не стал говорить больше на эту тему.
В конце пребывания в Пекине никакого приема не было устроено, встретились с Мао попросту, угостили нас зеленым чаем и попрощались, с расчетом, что мы побываем в ряде городов в направлении нашего Владивостока. Хрущев остался этим недоволен.
Поездом выехали из Пекина в Порт-Артур. Ехали поездом, мне показалось, долго, кушали по-прежнему китайские угощения, учились кушать двумя палочками макароны, но ничего не получилось, в то время как китайцы ухитрялись палочками вылавливать из супа рис, капусту, макароны. По дороге мы на большой остановке все вышли на перрон. <Ло Жуйцин> сказал китайцам, <чтобы> с перрона при нашем движении всех удалять, и лишь за заборами мы видели людей.
Когда мы вышли на перрон, то за забором я увидел русские лица. Подошел и спросил, откуда они, чувствуя, что русские. Они ответили: «Тверские». Затем ко мне подошли Хрущёв, Микоян и Булганин.
Начался разговор с русскими, и вдруг одна женщина говорит: «А который из вас Булганин-то?» Булганин смутился и говорит: «Я». Тогда женщина, обрадовавшись, говорит: «Милой, так мы с тобой ведь земляки, ты из деревни… (не помню название)». Булганин уже совсем покраснел. Хрущёв его всю дорогу разыгрывал в том, что у него нашлись эмигранты-родственники в Китае [503] .
Вечером поздно прибыли в Порт-Артур и разместились в штабе армии. Кстати сказать, Штаб армии довольно плохо размещён, не могли как следует устроиться. Сразу начались уже капризы.
503
Н. Булганин являлся уроженцем Нижегородской области.