Записки из палаты

Алексей Гаврилов

И я стал умышленно-рассеянным, чудил, как только мог, и насколько хватило моей буйной фантазии, потерпел некоторые издержки, вследствие "потерянных и забытых" вещей, не выключенных электрических лампочек, уходя из дома, и разных прочих других мелочей. Я был очень старательно-рассеян, пока это не вошло в мою привычку и не стало самим образом моей повседневной жизни, потому, как считал, что игра стоит свеч. И пряников. Не знаю, в какой момент и что пошло не так, но вместо уютного дома в живописующем уголке жизни, я вдруг оказался здесь. На какой-то неизвестной мне, но, судя по всему, важной работе, с дополнительным пайком в виде кружки разбавленного водой молока. Не знаю, что я пропустил и не учёл в первоначальных своих расчётах, видимо, на пути к моей заветной цели есть ещё один, дополнительный этап, животрепещущий и загадочный квест, который я должен пройти сам, до конца, ведомый вперед своими желаниями и охраняющими меня санитарами…

Часть 4.

– Йай! Больно…!

Простите, это была торпеда. Женщина-торпеда. Моя торпеда. Медсестра. Она всегда врывается в мой отсек, в мою альма-матер, в мою тихую гавань и мирную обитель, и такую беззащитную перед

ней и перед санитарами палату-каюту. Без стука, широко и резко распахивая дверь, будто, как консервным ножом легко и просто вспарывая брюхо корабля, и врывается в его чрево нагло, совершенно без разрешения и приглашения. Одно слово: "Женщинаторпеда". Так мало того, что врывается всегда резко и внезапно, так она ещё и несёт на себе боевую часть: парочку фугасно-подкалиберных шприцев, которые с каким-то остервенелым удовольствием всаживает мне в ягодицы по самое и-го-го. Вот просто врывается, хватает меня с ходу, как Тузик грелку, швыряет на кровать, как тряпку какую, и лицом вниз притом… и всаживает два осколочно-фееричных укола, от которых потом неприятно болит, и сидеть не хочется. Я всё же думаю: она манкирует своими обязанностями. А когда у неё издевательски хорошее настроение, то она может сначала, перед этим, более плавно, но от того не менее как-то резко и уверенно приоткрыть дверь, просунуть в щель голову и ехидно-издевательски сладким голоском произнести, будто пропеть: "Ку-ку, мой мальчик. Ты здесь? (а где ж мне ещё быть-то?) А вот и я." И при этом так гадко улыбнуться, что у меня аж скулы сводит и возражение по всему телу пробегает. А после её такого вот вступительного представления, дверь всё равно резко отлетает в сторону, ударяясь об стену и громыхая, затем следует дзюдоический, вернее: дзюдоистский – более грубый и резкий, бросок меня на татами… простите, на кровать-кушетку и мне снова, без разговора всаживают, как проигравшему в схватке, пару уколов. После чего она с невозмутимым и победоносным видом, преисполненным гордости за себя и удовлетворенная вновь моим проигрышем, моим малодушием и беззащитностью перед ней, уходит, ни сказав ни слова, гордо задрав голову и чеканя каждый свой шаг, словно звонкую монету. Разве что иногда, она оборачивается у самой двери, и в её очках-иллюминаторах я снова вижу её красивые, блестящие оба-два рыбкоглаза и она, не скрывая своего ядовито-желчного сарказма, вдруг произносит: "Гудбай, мой мальчик. Пока-пока. До встречи…" Это ещё один укол мне с её стороны – психологически-контрольный. Как выстрел. Эффектная женщина. С этим (и с ней) не поспоришь. Ей бы в немецких фильмах сниматься. Дрессировщицей. А она тут со мной возится, с хлюпиком. Может полюбила? Черте её знает, что у неё там у руля… Не уверен.

Уйду я от неё… Правда. Навсегда. Пройду сквозь стену на улицу и уйду. В никуда. Разойдусь кругами по воде, залягу на дно, куда в себя глаза глядят, куда-нибудь подальше, пескарём залягу под корягу в мутном омуте (Заметьте: омут – уже "мут", а тут ещё и мутный) и адью: "Прощай, моя радость. Наша встреча не повторится. Никогда". Уйду и даже перископ над водой не подниму. Буду сидеть инкогнито.

А я ведь ей верен был… Никого больше к себе не подпускал. По своей воле и в меру собственных сил. Помню, как-то приходила одна… пиявка, тоже с уколами. С виду симпатичная такая, ласковая, заискивающая. Хорошенькая. Но я ей не дался. Не поверил. Я вообще считаю, что каждый эсминец должен быть верен только одной своей единственной торпеде и не крутить шашни налево и направо со всеми торпедами подряд, плавающими в акватории…

Часть 5.

"Cogito ergo sum, – Мыслю, следовательно, существую". Рене Декарт. Латынь.

Сегодня праздник… День рождения Деда Мороза. Надо будет попросить, чтобы мне вторую капельницу поставили, дополнительную. Праздничную. Полежу, побалдею. Столько праздников пропадает. Календаря то у меня здесь нет. Отобрали. Но некоторые я помню. Вот сегодняшний, например. И не важно, какой сегодня день на улице, за окном, у меня тут своё летоисчисление. Как-нибудь потом расскажу поподробнее. Сегодня некогда. Сегодня душа праздника требует. Оторваться по полной хочется. Под двумя капельницами. Ещё бы и таблеточку веселительную можно, но мне их не дают. Жмоты. Только снотворные. А я их не пью. Я их голубям в окно крошу и скармливаю. А они сидят на подоконнике и смотрят на меня своими большими, выпученными, удивлёнными глазами и ничего не понимают. А потом храпят во всю, тут же, на подоконнике. Пару раз даже санитары прибегали – думали, что у меня тут тигр завёлся. Ну, вот нормальные они, скажите? Откуда здесь тигры? Тигры же не летают. А у меня этаж-то не первый. В общем, решено – сегодня праздник, сегодня буду просить вторую капельницу. Главное, чтобы вместо праздничной капельницы меня на праздничную клизму не отправили. С них станется. Ещё те шутники. А мне не хотелось бы омрачать такой радостный день непредвиденными, удручающими событиями и обстоятельствами. "Per aspera ad astra" – Через тернии к звёздам. Я это конечно понимаю, но всё же терний (или терней? а может – тёрен?) хотелось бы поменьше. А вот ещё есть хороший праздник – "День гранёного стакана". Точно не помню, когда он, но это и не важно, такой праздник вообще можно отмечать, когда захочется. Что они, там, за дверью, и делают практически чуть ли не каждый день. Я это знаю. Слышу по звону стекла и их весёлым, возбуждённым голосам. А я сижу тут один, как дурак, без праздника и развлечений. А они там склянками – пробирками радостно звенят. Наберут нашей кровинки полные пробирки и звенят склянками. Радуются. На анализы они, типа, кровь берут. Ага, щаз… открыли новое месторождение, как бутылку шампанского. Кровопийцы. Уж и попили они моей кровушки. Я им после выписки счёт выставлю. Пускай оплачивают. Коллективно. Моя кровушка подороже, чем у мадам Клико будет. Я знаю. Сам цену назначал. А с этим не поспоришь.

А потом они курить начинают бегать на чердак, у выхода на крышу, к Карлсону. Там точно Карлсон есть. Я его вычислил. Там, наверху, постоянно пропеллер работает. Вентилятор. Жужжит с утра до вечера. А иной раз так и ночью. А где жужжит пропеллер на крыше, там что? Правильно – там Карлсон. Зачем бы они ещё туда бегали, как не на Карлсона посмотреть? Примотали его там скотчем к слуховому окну и слушают, смотрят, как у него вентилятор

работает. Смотрят на него и курят. Дымят. А он им весь дым в окно вентилятором выветривает и выгоняет на улицу. Вентилирует помещение. Потому, что кроме Главного в помещениях никому курить не дозволено. Даже мне. Но я и так не курю. Берегу своё здоровье. Тем более что я подкоп решил сделать, а для этого силы нужны. Вот только пока не разобрался – как делаются подкопы с верхних этажей? Знаний инженерных не хватает. Как бы всё здание не рухнуло, а то вся работа насмарку. Ну, ничего, будет и на нашей улице праздник. Главное КАМАЗ подходящий найти и апельсинами его загрузить. Эх… широка страна, а апельсины не растут. Упустили как-то. Недосмотрели. "Цитрус эт нот". – то есть: "Апельсинов нет". Не завезли ещё. И когда будут – не говорят. Вот и сижу я здесь, грущу, жду своего праздника. А говорили, обещали, в уши мне пели, что мне сюда, в палату, будут апельсины приносить. А кто будет приносить – не сказали. И никого не назначили. А потом и совсем про свои обещалки забыли…

Эх… Как там мои котики? Меня, когда сюда помещали, в приёмном покое и телефон отобрали, не говоря уже о верхней одежде и ботинках. Наверное, чтобы не убежал. На улице-то холодно. Куда ж я без ботинок? В одних тапочках и бахилах далеко не убежишь. Сразу догадаются и поймают. Не приёмный покой, а беспокойство какое-то. Назвали бы честно: Приёмное беспокойство. Или: Приёмный беспокой. Так нет же… Это они бдительность так усыпляют. Чтоб клиент успокоился и ни о чем не догадался, не нервничал. Женщина там, приятная такая. Округло-приятная. Голос нежный, ласковый, добрый: "Ваш телефончик…" Понравился я ей, наверное. Но не получилось у нас с ней ничего. Наш мимолетный роман был слишком мимолетен и непредсказуем. Потому, как меня два санитара под руки подхватили и унесли. Строго охраняют честь своей сестры милосердия. А мой телефон ей оставили зачем-то. Может, просто в спешке забыли взять с собой? Торопились очень. А там у меня ведь котики. Я их два года по разным соцсетям собирал. Вытаскивал из сетей и к себе в телефон. Пусть лучше у меня живут. У меня лучше. Они все такие милые. Забавные. Хорошие – прехорошенькие. И вот… Теперь я тут один, а они там без меня. Не смотренные и не глаженные. Сидят в темноте телефона и грустят. Ждут. Та женщина конечно очень хорошая, но когда ей заниматься моими котиками, она же на работе. И свои котики у неё, наверное, есть. Не может такого быть, чтоб не было. Котиков все любят. А она очень добрая. Да и не знает она про моих, не успел я ей сказать, чтоб за ними присмотрела. Зато все на месте будут. Не разбегутся, и никто не заберёт их себе. А, уж, сколько у них радости будет от нашей встречи после долгой разлуки. Когда меня отсюда выпишут, я непременно и обязательно вернусь к ней в приёмный беспокой и покажу ей всех своих котиков. Думаю, она это оценит и будет в восторге.

Вы, наверное, уже не раз подумали, и сейчас тоже: Как же это я отправляю свои записки, если у меня нет телефона? Пишу-то как понятно, это вы уже знаете. А вот как отправляю… Не о том думаете. Лучше подумайте о том, как вы эти самые мои записки умудряетесь получать и как читаете? Вот о чём задуматься надо. Вас ничего не смущает, не настораживает в этом вопросе…?

"Sub rosa".... – под розой… (о сказанном лучше молчать)

Часть 6.

Мир велик. А банан ещё больше.

Вчера не писал ничего. Отдыхал. Вчера был выходной. Нет, не суббота. Воскресение. Я это понял уже утром, когда мне принесли завтрак и успешно про меня забыли. И даже пустую тарелку не забрали. Это хорошо. Она мне пригодится. Да, и ещё моя Торпеда прилетала. Вчера несколько раньше, чем в обычные дни, практически утром ещё. И, всадив мне в борт, как обычно, парочку взрывных, уходя, пропела напоследок: "С воскресением тебя, мой Зайчик". Я сразу так и не догадался: к чему это она? Что со мной было? Меня реанимировали? Откачали? А я ничего не помню? Я заново родился и обрёл вторую жизнь? Что это было? Только потом сообразил, про что это она так. Когда за этим визитом больше не последовало никаких процедур, осмотров, наставлений, экспериментов… Тогда я и понял: Значит сегодня выходной. Эх, гулять, так гулять! Буду сегодня барствовать – ничего делать не стану. Завалюсь на кушетку, уставлюсь в потолок и предамся сладким мечтам и грёзам. Главное – крепко не уснуть, а то было у меня разок такое…

Как-то раз, давно уже, раскумарило меня после обеда. Да ещё и под таблеточку. Так и рубит ко сну. Обволакивает доброй негой и спать укладывает. Зачем, думаю, сопротивляться и противиться естеству? Организм своё знает. Мозг почивать хочет, так надо его уложить и убаюкать. Ну, и мне с ним вместе, заодно. Разве ж я своему уму, своей голове, не друг, не товарищ? Чай одних не брошу. В общем, прилёг я на кушетку, повернулся на бочок и сладко задремал. Вырубился. Только, вдруг, спустя какое-то время, слышу сквозь сон голос за спиной. Один санитар кому-то там ещё другому, рядом, говорит: "Спит, что ли? Или нет? Живой – не живой? Ткни его вилкой". Тут по мне сразу резкая дрожь пробежала. Один раз, сразу и резко, и потом ещё, будто затихающим эхом, несколько раз туда-сюда-обратно. Не люблю, когда в меня вилкой тыкают. Даже слышать об этом не хочу. В общем, проснулся я…

С тех пор взял себе за правило, привил, как фикус на грушу: спать в пол уха. Вернее в одно ухо. Одним ухом спать, другим наблюдать за происходящим вокруг. Как дельфин: Когда у него одна половина мозга спит, то другая бодрствует, работает. Думает и наблюдает. Потом меняются местами.

Потому, даже вчера, ничего не делая, я переменно бодрствовал и бороздил своим пытливым сознанием бескрайние просторы Вселенной и мироздания, стараясь ухватить, изучить и препарировать ещё не замусоленные наукой и прогрессом тайны, события и явления. Я уже давно научился так делать. Оглядывая Вселенную сверху, я обволакивал её своим умом, своим рассудком и тащил, тянул к себе, как невод, набитый диковинным уловом и впихивал её в свою авоську, чтобы раз и навсегда унести всё с собой. С тех пор Вселенная всегда при мне, в моём сознании. И мне не надо никуда бежать, чтобы соприкоснуться с ней. Достаточно открыть авоську и покопаться там, побарабать рукой, как женщина в своей дамской сумочке, чтобы среди всего разного и прочего, вдруг, ухватиться за нужный предмет. А можно вообще окунуться в "авоську" с головой и пропасть, застрять там надолго целиком, потеряв ощущение времени и материального пространства. И никакие стены, преграды и заборы не могут этому помешать.