Записки из страны Нигде, Хаецкая Елена Владимировна

Записки из страны Нигде

на обложку

Хаецкая Елена Владимировна

Шрифт:

Капитан Тушин, заметим, тоже в сюжете не нужен, он тоже появился и исчез, но он нужен сердцу читателя. А Каратаев, очевидно, не нужен этому сердцу. Но что-то же он делает в гениальном тексте Толстого…

И тогда меня наконец осенило.

Платона Каратева не существует.

Это – воображаемый друг Пьера Безухова. Пьер же вообще склонен фантазировать и размышлять сам с собой. И вот, оказавшись в невозможной ситуации, в плену, он, чтобы выжить, придумал себе такого друга. Этого идеального русского мужичка, чистую хрустальную слезу российского масона. Помню, нам еще в школе говорили, что Каратаева не зря зовут «Платон» - это, мол, намек на то, что он – идеальный образ. Именно! Но на самом деле «Платон» - это не просто намек на идеальность, это прямое указание на

то, что он – идея сам по себе. Та самая тень на стене в платоновой пещере. Тот самый «мужик», ради которого декабристы решили восстать. Несуществующий, выдуманный, ложный идеал. Пока еще безобидный – сидит в плену и пускает розовые слюнки, деловитый такой. Но потом ради него начнется освободительное движение. А когда восстанет конкретный реальный мужик – катастрофически на Платона Каратаева не похожий, - начнутся также обидки: мы тебя другим придумали… Охохо. Далеко заводят подобные мысли.

Но если держать в голове, что Каратаев – это воображаемый друг, что его попросту НЕТ, он не является фактом объективной реальности, но лишь субъективной реальности Пьера, - все встает на свои места.

Ветер, которого ждут

00:00 / 14.02.2019

Я прочитала книгу стихов китайского поэта Чжан Цзыяна и хочу поговорить об этом.

Книга стихов называется «Сон о море», ее автор - родившийся в 1956 году в Харбине Чжан Цзыян.

...В китайской поэзии мне нравится то, что она принципиально не похожа на русскую, и в первую очередь – рекомендуемой (если не навязываемой) осмысленности образов. При глубокой искренности и неизбежно-личной интонации (это все-таки лирика) – нет необязательных, «растрепанных» метафор, характерных для поэзии русской, подчас настолько субъективных, что читателю остается только «погружаться в музыку поэзии» и не задавать поэту лишних вопросов. Переводы Н.Буровцевой и Н.Черныш сохранили эту китайскую четкость. Особенную личную интонацию книге придают обращение автора (в начале) и послесловие, написанное составителем сборника, известным китайским русистом профессором Гу Юем, человеком, чья преданность поэзии, создающей мост между культурами, поистине безгранична.

Из двухтомного собрания поэта, содержащего более 700 стихотворений, профессор Гу Юй отобрал сто для перевода и в течение года в тесном сотрудничестве с двумя переводчиками работал над этой книгой. Всегда поражает, как много труда и как много души бывает вложено в совсем небольшой предмет, способный уместиться на ладони, - в книгу.

Произведения, включенные в сборник «Сон о море», как мне показалось, продолжают старую традицию китайской поэзии, продлевая ее в сегодняшний день: традиционные темы и образы (наверное, и формы – здесь мне судить невозможно) перемещены в современный мир. Древняя традиция не умерла, она вполне жизнеспособна и сейчас. При этом она «продлевается» не только во времени, но и в пространстве: материальные приметы XXI века (самолеты, телефоны) «расширяют» представление о времени, а невозможные для древнего Китая реалии Европы (Париж, Осло, Москва) – расширяют представления о пространстве. Но и в новых временах и пространствах продолжает жить китайская поэзия. При этом оси координат остаются прежними, в центре мира, как и «положено», находится Китай. Из этой центральной точки, как и встарь, расходятся оси – время-пространство. Просто сейчас они стали намного длиннее, вот и все.

О том, что точкой отсчета является для поэта его родина, свидетельствуют многие стихи. Вполне в духе традиции – иногда не вполне можно понять, о ком же он так отчаянно тоскует: о возлюбленной (которая не то живет за границей, не то умерла, не то рассталась с лирическим героем по какой-то иной причине) или же по любезному Отечеству. Можно предположить, что возлюбленная поэта – француженка, в таком случае для них обоих быть вместе означает также для одного из

них быть разлученным со своей родиной:

Взаимная ностальгия –

Вот что такое

Объятия крепкие наши…

(«Твоя полночь, мое утро»).

В стихотворении «Тоска по родине» говорится:

Ностальгия –

В разлуке

Истекает кровью

Мое сердце…

По ком тоскует поэт? По любимой или по родине? В конце стихотворения появляется очень традиционная для китайской поэзии тема свидания во сне:

А в даль расстояний

И никогда не верил, -

Каждую ночь вижу тебя

Во сне.

Эти свидания во сне захватывают не только возлюбленную (или родину). В полном соответствии с духом времени поэт ухитряется пообщаться во сне с Гете и Кафкой… Он вообще «присваивает» Европу, легко вписывая свои впечатления от путешествия по невозможному для древнего китайца европейскому миру в традицию стихотворений, написанных в пути. С пояснениями, написанными в прозе, - по какому случаю сложены стихи и какая местная легенда имеется в виду («Пишу о городе Грасс»).

О своей приверженности традиции поэт сам говорит в стихотворении «Мой дух поэзии», а в стихотворении «Певцам» прямо заявляет: «Фортепьяно поет древним чжэном».

Еще один традиционный мотив, который я улавливаю, при всем моем малом знании традиционной китайской поэзии, - это стремление лирического героя раствориться в мире, его воссоединение с пейзажем, его желание стать одной из ключевых фигур, которая как бы описывает весь пейзаж в целом:

Взойти на высокую гору –

Стать радующейся солнцу лилией.

Взмыть в небо –

Белым голубем с верностью в сердце.

Заплутать в лесу –

Чутким быстроногим оленем.

На морском берегу

Превратиться в безмолвную раковину.

(«Жажду»)

Возвращаешься?

Переправой буду, тебя ожидающей.

Возвращаешься?