Записки из страны Нигде

Хаецкая Елена Владимировна

Как в мире идей, так и в мире физиологии литература может открыть для читателя очень и очень немногое. Сфера существования литературного произведения, о чем я не устаю говорить, - это сфера эмоциональная. Душевная, а не духовная. Душевная, а не телесная. Писатель очень немногое может сказать оригинального в области идей. Идея может послужить основой для сюжета, но она сама по себе не может быть сюжетом. Изложенная словами, а не событиями и не через героев, она попросту скучна. То же касается и физиологии. Мы всегда должны отдавать себе отчет в том, для чего мы описываем физиологический процесс. Потому что – сюрприз, сюрприз! – физиологические процессы протекают у людей примерно одинаково. И здесь впасть в самую простую банальность проще простого. Выдавать

же ее за «экзистенциальность» - можно, но читатель ведь не идиот, он такое уже читал много-много раз. Что описывать пентаграмму, что описывать чужую эрекцию в чужих нестиранных трусах, - занятие одинаково неблагодарное.

Визуализированный метод

00:00 / 04.12.2017

Выставка non/fiction в Москве оставила такую гору впечатлений, что я разбираю их сегодня с утра так, как когда-то в детстве разбирала утром 1 января новогодние подарки.

Огромным подарком стала встреча с Римасом Валейкисом и Агне Гинталайте. Мы уже знакомились в мае, но тогда все происходило в суматохе, а в этот раз мы провели вместе довольно много времени.

Сейчас вышли еще две наших совместных книги: «Кошачья фея и ее собака» с иллюстрациями Римаса и «Еноты моего брата» с иллюстрациями Агне.

Как автор текста я была поражена тем, что художники абсолютно точно и очень глубоко соединили свой творческий метод с моим, причем каждый в собственной неповторимой манере.

Римас очень чутко воспринял мою любовь к гротеску, к преувеличениям, и в его иллюстрациях это проявлено как игра масштабами. Непомерно огромная сумка на колесиках в руках у крошечной бабули, гигантские одуванчики, размером с деревья. И собака, которая то крупнее, то мельче, в зависимости от ситуации и взгляда на нее.

Каждая иллюстрация – как отдельная законченная картина со своим внутренним сюжетом. А иллюстрация, где нарисован дом с окнами, вызывает желание сделать календарь-адвент, чтобы каждое окошко открывалось, и оттуда можно было бы вынимать подарок.

Агне отреагировала на другую особенность моих текстов (заложенную в них изначально и совершенно сознательно): возможность домысливать, входить в мой текст на правах соавтора. Это может (в принципе, и должен) делать читатель, который дорисовывает в голове те линии, которые в тексте даны пунктиром или просто намеком (это специальные «прорехи», позволяющие войти в текст и немного там мысленно похозяйничать, таким образом «присвоив» его и, следовательно, лучше усвоив). Но Агне как художник-иллюстратор наделена огромными правами и свое представление о тексте может выразить визуально. И вот, входя в мои нарочно раскрытые окна, она обустраивает недосказанное по собственному ощущению. Для меня в ее взгляде нет противоречия с моим. Я оставила текст как готовый дом и потом возвращаюсь к нему после отделки, рассматриваю мебель, светильники, украшения, занавески. Изначально у меня нет никаких ожиданий, никаких особых пожеланий. Все, что было для меня важно, я высказала в тексте. Поэтому готовая иллюстрация для меня – неожиданность и восторг: как удивительно, с каким вкусом и любовью обустроены «коробки» моих «комнат»-историй! Некоторые вещи я вообще бы не заметила, если бы Агне мне не рассказала своих мыслей.

Потому что она не просто украшает текст «какими-то» картинками, каждая иллюстрация содержит собственный сюжет Агне. Например, на одной картинке нужно разглядеть глянцевый журнал с портретом главного героя – он лежит на столике. На другой – банки с заготовками на зиму, причем овощи выложены в том порядке и такие, как любила в детстве сама Агне. На третьей вообще целая история про енота, который пришел на заседание Академии пьяным, был изгнан, спрятался (думая, что его никто не видит) и развлекается тем, что ловит тень от кисточки, свисающей с головного убора… Все эти истории,

которые активно работают в иллюстрации самостоятельно, отдельно от записанного текста, самому тексту не противоречат, наоборот – поддерживают его и развивают. И при этом оставляют достаточно «воздуха» для читателя… то есть – для созерцателя картинок, чтобы наполнять их какими-то своими историями. А чем глубже втянут читатель в книгу, тем она «своее». И, следовательно, любимее.

Впервые в жизни мне помогают в этом иллюстраторы и я больше не одинока.

Но в картинках Римаса и Агне к моим книжкам скрыт еще один подарок лично для меня. Они оба не просто поняли и восприняли мой метод написания текстов, но и без тени сомнений визуализировали его: в одном случае – гротеск, овеществленные метафоры и игра с масштабами, в другом – «воздух», специально оставленные «зазоры», позволяющие домысливать и дополнять текст собственными образами и даже сюжетами.

Для детей как для людей

00:00 / 08.12.2017

Начав писать детские книги, я с неизбежностью должна была столкнуться с вопросом «почему». Естественно, сама себе я этот вопрос не задавала, потому что творческая натура вся такая внезапная и противоречивая вся, - но другие люди хотели знать. Отделаться ответом про «противоречивую и внезапную» не очень удавалось, поскольку он никого не устраивал, но другого у меня не было, - ровно до того момента, когда я столкнулась на выставке non/fiction с товарищем, который сам рассказал мне о моем внутреннем мире и, что еще более прекрасно, - о моей писательской кухне. То есть он точно знал – почему я пишу детские книги и не преминул сообщить мне об этом. А то вдруг я не знаю.

Это мне живо напомнило мои прогулки с собакой. Если вы гуляете с собакой породы корги, то каждый второй встреченный вами человек, обративший внимание на собаку, обязательно скажет: «Это любимая порода английской королевы».

Но эти люди говорят в простоте, сообщая то немногое, что им известно о породе собак корги, и многие, опять же, убеждены, что это порода охотничья (королева охотится с собаками корги на… э… зайцев?)

А тот товарищ говорил отнюдь не в простоте. Но я вдруг поняла, почему (или, точнее, - как) я пишу детские книги.

Озарение внезапное постигло меня в виде точной формулировки.

Вернемся к исходному тезису, который все считают своим долгом цитировать: «Для детей надо писать как для взрослых, только лучше». Я не буду спорить с этим тезисом, возможно, в той ситуации, в которой он был озвучен, он имел смысл, но превращать его в абсолютную истину было преждевременно. В основном – потому, из него автоматически вытекает, что для взрослых надо писать «хуже». А писать «хуже» вообще бессмысленно, потому что если ты что-то создаешь, ты должен работать на пределе своих теперешних творческих возможностей. Иначе скучно – и работать, и читать.

А вот насчет того, что «как для взрослых»… Как это понимают? Мне кажется – никак, просто считают: ну, детская литература тоже важное занятие, белочки-зайчики – это вам не шалам-балам, это так же серьезно, как любовь-морковь или бежать-стрелять.

Теперь расскажу, как это для меня.

Внутренний мир ребенка, для которого сочиняется история, и внутренний мир ребенка, который является главным героем этой истории, конечно, для меня уже давно загадка. Я не ребенок, не ежик и не бурундучок. И тем более не трилобит Вася, он вообще ископаемое… (Гусары, молчать!) Но при работе с этими персонажами я использую точно такой же метод, какой использовала, например, когда писала свои главы «Архитектора» (я не мужчина, мне не тридцать пять лет, я не немецкий танкист), или еще раньше, когда писала, скажем, «Тулузу» (я не граф, моя фамилия не Монфор, мне тогда было не пятьдесят лет, и я до сих пор не умею носить кольчугу и биться мечом).