Записки Клуба Лазаря
Шрифт:
Брюнель кивнул и открыл окошко на крыше.
— Сэмюэль, оставь нас здесь. Приедешь за мной… — Он достал часы и открыл крышку, — …в десять тридцать. А пока отправляйся домой и скажи моей жене, что я буду ужинать с доктором Филиппсом.
— Хорошо, сэр. В десять тридцать, — последовал неуверенный ответ.
Я вписал в книгу имя моего гостя, и мы вошли в зал. Там было людно, и я попросил лакея выделить нам отдельную комнату, где мы могли бы выпить и спокойно поговорить, не боясь, что нас услышат.
— Я все знаю про Клуб Лазаря и про Оккама.
— Поздравляю, — сказал Брюнель с нотками раздражения в голосе. — Может, мы лучше
— Вот это меня и тревожит. Почему кто-то так хочет заполучить устройство, даже не зная до конца… для чего оно предназначено?
Брюнель смотрел на огонь.
— Вам не нужно щадить мои чувства, Филиппс. Оптимист сказал бы, что этот проект опережает научную мысль лет на сто, тогда как для остальных он всего лишь глупая причуда, воздушный замок. Но скажите, зачем убивать ради него?
— Вот именно, — сказал я, чувствуя себя не в своей тарелке.
Брюнель поднес щепку к огню и раскурил первую сигару с того момента, как мы покинули экипаж.
Задумавшись, он некоторое время молчал, затем, все еще стоя ко мне спиной и опираясь о каминную доску, проговорил:
— Возможно, мой друг, это устройство не просто механическое сердце.
— Как так?
Он повернулся ко мне.
— Это двигатель. — Я недоуменно посмотрел на него, пока он садился на свое место. — Видите ли, в юности я долгое время пытался придумать двигатель, который работал бы не на пару, а на сжатом воздухе. Я назвал его газовым двигателем. Но испытания прошли неудачно, и эта идея показалась мне бессмысленной тратой времени и денег. А потом появился Оккам с его мечтами создать механические органы человека.
— Похоже, мечтательность у нашего общего друга в крови.
— Вам удалось узнать историю его семьи?
— Это было не трудно. Он сам рассказал мне о своей матери, о дедушке и о «Франкенштейне». Но гораздо больше я узнал от Бэббиджа.
— Понятно. И что же он сказал вам?
— Он рассказал мне о женщине на портрете, который висит у него над камином. Я видел картину, когда был у Бэббиджа в гостях.
— Продолжайте.
— Несколько недель назад я был в каюте Оккама на корабле — там на стене висел портрет женщины, который он поспешно спрятал. Я не сразу понял, что это та самая особа, чей портрет я видел в доме Бэббиджа. Это была мать Оккама, Ада Лавлейс, дочь лорда Байрона. Я поговорил с Бэббиджем, пока мы гостили у Дарвина, и он рассказал мне о ней. Она помогала ему работать над разностной и аналитической машинами, и они стали хорошими друзьями. У нее был удивительный талант к математике, но поскольку Ада была женщиной, то не могла реализовать свои интересы в полной мере. Затем ситуация ухудшилась, они с мужем стали отдаляться друг от друга. Несмотря на все старания Бэббиджа, Ада связалась с плохой компанией. Она стала играть, и в конце концов проиграла на скачках почти все семейное состояние. По словам Бэббиджа, она надеялась, что его изобретения помогут высчитывать и предсказывать, какая из лошадей вероятнее всего придет к финишу первой. Но вскоре она заболела и умерла от рака. Бэббидж, кажется, был одним из немногих, кто обращался с ней достойно. Похоже,
— Я рад, что вы так хорошо знаете его историю. Думаю, теперь вы лучше сможете его понять. Многие считают интересы Оккама эксцентричными, но его энтузиазм помог мне взглянуть на мой газовый двигатель с новой точки зрения. Впрочем, ваши лекции об устройстве человеческого организма тоже имели для меня немалое значение. Со временем я изменил внешний облик устройства и сделал искусственное сердце. И одновременно, сам того не осознавая, создал газовый двигатель, способный работать.
— Теперь многие хотят заполучить этот новый двигатель, потому что он их интересует гораздо больше, чем механическое сердце, не так ли?
— Верно. Впрочем, мы пока не знаем, сможет ли он работать. Нужно еще провести испытания.
— Думаю, Оккама он интересует лишь с точки зрения искусственного сердца.
Брюнель задумчиво затянулся сигарой.
— Здесь вы можете не сомневаться: он не видит другого применения для этого устройства. Оккам хотел сконструировать сердце, а не двигатель.
Слова Брюнеля лишь подтвердили то, что я услышал от юного аристократа на корабле.
— А кто еще знает об этом? Я имею в виду о двигателе, а не о сердце?
— Многие. Я свободно обсуждал эту идею с моими коллегами.
Теперь круг подозреваемых расширился еще больше. Немного подумав, Брюнель продолжил:
— Большинству из них моя идея не понравилась, но один человек проявил к проекту большой интерес. — Ожидание было невыносимым, однако в тот момент, когда уже собирался назвать имя, Брюнель вдруг покачал головой: — Нет, этого не может быть. Только не он. Да, он мерзавец, но способен ли на убийство?
Данной характеристики было достаточно.
— Рассел? Вы думаете, что это Рассел?
Брюнель выкурил всю сигару, пока рассказывал, как почти пять лет назад, когда юный виконт Оккам только появился на сцене, Рассел с энтузиазмом отозвался о изобретенном им двигателе и заявил, что они должны использовать эту конструкцию в машине его собственного производства. Этот проект, по словам Рассела, мог принести огромную пользу им обоим, но отказался подробно рассказывать о своем замысле. Брюнель объяснил это тем, что в тот момент их отношения были особенно натянутыми, хотя их никогда нельзя было назвать особенно простыми. Рассела как раз уволили из пароходной компании, которая оказалась на грани банкротства, и Брюнель меньше всего хотел продолжать сотрудничество с этим человеком.
Однако с появлением Оккама и не без финансовой поддержки последнего внешний вид устройства претерпел разительные перемены: из двигателя оно превратилось в сердце. Эта перемена подхлестнула Рассела к дальнейшим действиям. Он еще несколько раз пытался поговорить с Брюнелем, но так и не объяснил ему, в чем заключалась его идея. Затем, вскоре после того как меня представили Клубу Лазаря, Брюнель стал изготавливать детали устройства. Заказ на некоторые из них получил Уилки. Странно и весьма подозрительно было то, что, как только перспектива изготовления газового двигателя стала реальной, Рассел отказался от своей идеи или по крайней мере сделал вид, что отказывается.