Записки Клуба Лазаря
Шрифт:
Я никогда прежде не встречал миссис Брюнель, но решил, что она достаточно сильная женщина, чтобы знать правду, однако ничего не рассказал ей о происшествии в машинном отделении. Она приняла все с выражением усталой неизбежности на лице. Без сомнения, ей уже не в первый раз приходилось становиться свидетельницей того, как ее супруг оказывался на грани гибели из-за своей работы.
Броди пригласил меня к кровати больного. Брюнель звал меня.
— Я хочу… — прохрипел инженер, едва выговаривая слова искривленным ртом, — хочу, чтобы вы были на корабле, когда он отправится в плавание. — Он замолчал, чтобы отдышаться. — И проследили за всем.
—
— Вы знаете людей, Филиппс, знаете их повадки. Я хочу, чтобы вы последили за нашим другом Расселом.
Я посмотрел на Броди, который стоял по другую сторону кровати.
— Изамбард, у меня есть обязанности в больнице.
Брюнель бросил взгляд на своего врача — его глаза мерцали, как горевший в снегу костер.
— Уверен, это можно уладить.
Броди молча кивнул.
— Хорошо. Тогда я поплыву на вашем большом ребенке.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
На следующий день после того, как с Брюнелем случился удар, я снова был на палубе «Великого Востока», когда он отплыл по реке в сторону Северного моря и Ла-Манша. Перед отъездом я еще раз справился о здоровье Брюнеля, и Броди сообщил мне, что его состояние оставалось стабильным, но пока не было никаких признаков улучшения. Броди боялся, что, даже если инженеру удастся оправиться, паралич не пройдет до конца дней.
Снова почувствовав запах денег, судовладельцы пустили на борт корабля сотни пассажиров, каждый из которых заплатил крупную сумму за привилегию отправиться в первое плавание. Однако у этого вояжа не было конечного пункта назначения. Корабль должен был доплыть до пролива, где его двигатели подверглись бы ряду испытаний, а затем вернуться назад в реку, где он с таким трудом появился на свет. Какая жестокая насмешка судьбы — Брюнель потратил столько сил и времени на этот корабль, но из-за болезни не смог отправиться в первое плавание.
Я все никак не мог понять, почему он поручил эту миссию именно мне. Наша провокация не вызвала ни малейшего интереса к механическому сердцу со стороны членов клуба, к тому же я все еще с трудом верил в виновность Рассела. Его реакция на известие о случившемся с Брюнелем ударе не подтвердила мои опасения. Поприветствовав меня на борту корабля, Рассел выразил беспокойство по поводу состояния своего коллеги и изъявил желание как можно скорее посетить его.
Я согласился выполнить просьбу Брюнеля и проследить за его партнером. Однако задача оказалась не из легких. Рассел ни минуты не сидел на месте и постоянно перемещался из одной части корабля в другую. С блокнотом в руках и в сопровождении группы ассистентов он пробирался через толпу бродивших по палубе пассажиров и все внимательно изучал. Он то подходил к гребному колесу, то останавливался около нактоуза, чтобы проверить работу компаса, закрепленного достаточно высоко, чтобы изолировать его от металлических частей корабля. По возможности я старался держаться поближе к нему, но не пошел за Расселом, когда он спустился в трюм и довольно долго пробыл в машинном отделении. Когда мы подплыли к Пурфлиту — первому месту нашей стоянки, — Рассел, явно удовлетворенный работой корабля, пригласил меня пообедать с ним.
Мы сидели в отдалении от столика, где расположился капитан с самыми высокопоставленными гостями. Я подумал, что Рассел с большим удовольствием отобедал бы в этом изысканном обществе, и сказал, что мог бы спокойно поесть и в одиночестве.
— Ерунда,
Во время обеда Рассел с сожалением говорил о болезни Брюнеля.
— Есть ли какие-нибудь шансы на восстановление? — спросил он, когда официант в белых перчатках унес пустые тарелки из-под супа.
— Не знаю, — признался я. — Он может поправиться, но, боюсь, никогда уже не будет таким, как прежде.
— Как говорится, самая яркая свеча сгорает быстрее остальных?
— Полагаю, что да. Но еще не все потеряно, мистер Рассел.
— Однако вы думаете, что паралич не пройдет, даже если он выживет?
— Увы, но похоже на то.
— Тогда будет лучше, если он умрет, — с мрачной уверенностью заявил Рассел. — Вы же хорошо знаете его, Филиппс. Можете представить себе, чтобы такой человек продолжал жить в подобном состоянии?
Я покачал головой, соглашаясь со сказанным, после чего Рассел продолжил:
— Наступает момент, когда двигатель уже нельзя починить, и тогда остается лишь одно — потушить котлы и ждать, пока он остановится.
Я мысленно вернулся в машинное отделение.
— Как жаль, что он так и не закончит работу над механическим сердцем. — Слова вырвались прежде, чем я успел осознать сказанное.
Лицо Рассела напряглось при упоминании об этом устройстве.
— Неужели вы верите, что эта дьявольская штука может работать?
— А мог ли кто-нибудь сто лет назад предположить, что мы достигнем такого прогресса? Возможно, наступит момент, когда мы сможем заменять больные органы как детали в вашем двигателе.
— Даже если и так, кто дал нам право вмешиваться в Божий промысел? Будет лучше, если мы забудем об этом устройстве. Если бы Брюнель уделял больше времени важным проектам вроде этого проклятого корабля и не забивал себе голову пустыми мечтами, то…
— Что тогда, сэр?
— Тогда, возможно, он не оказался бы сейчас в таком плачевном положении.
Его слова снова показались мне искренними, и я подумал, что лучше будет завершить разговор на эту тему.
— А ваш корабль? Вы довольны им?
— Пока рано говорить. Надо подождать, пока он завтра выйдет в канал. Тогда мы сможем набрать настоящую скорость.
Но его оптимизм оказался преждевременным, поскольку в тот же момент к нашему столику быстрыми шагами подошел молодой человек, в котором я узнал ассистента инженера. Его лицо было встревоженным.
— Восток, что стряслось? — спросил Рассел.
— Мистер Рассел. Мы… у нас проблемы, сэр. Там…
Рассел бросил на стол салфетку и поднялся.
— Прошу извинить меня, доктор Филиппс. У «малыша» начинают прорезываться зубки. Вы же знаете, как это бывает.
— Конечно. И не важно, большой малыш или маленький.
Прежде чем вернуться в свою каюту, я решил пройтись по палубе, чтобы проветриться перед сном. На палубе было людно, как на набережной Брайтона летним вечером. Разве что здесь не было кебов и торговцев, а дувший с востока ветер приносил с собой ощутимую прохладу. Палуба была освещена рядами газовых ламп, заправляющихся от корабля. Где-то там, далеко, в темноте лежал берег, присутствие которого выдавали лишь огоньки стоявших у воды домов.