Записки майора Томпсона. Некий господин Бло
Шрифт:
Но где?
Да просто-напросто в других ресторанах или у себя дома рассказывают своим друзьям или женам те же самые истории — только наоборот. И в них тот, кого трудности приводили в отчаяние, ставит в тупик других, а тот, кто тонул в стакане воды, становится лучшим в мире пловцом, и тот, кто не видел дальше собственного носа, оказывается почти провидцем, тот, у кого нет ничего за душой, уверяет, что только он и силен духом.
Таким образом, вы можете провести целый день в этом мире глупцов, так и не встретив ни одного дурака. Признайтесь, получается довольно глупо.
Глава VII
Почести и награды
Как
Не могу сказать, что меня так уж привлекают всякого рода награды. Хотя мне довольно часто приходится наблюдать их вручение на официальных банкетах, во время которых патроны и служащие нашей компании — этой огромной корзины крабов — узнают, что все они, от самого скромного делопроизводителя и до генерального президент-директора, «составляют одну большую семью» (утверждение это может быть справедливым, если, конечно, рассматривать семью как типичный очаг раздоров).
В прошлый раз была очередь Тиссера. Расхваливая на все лады достоинства этого директора, известного своим бессердечием, эгоизмом, раболепством, трусостью и ненасытным властолюбием, господин де Штумпф-Кишелье использовал, традиционную для подобных церемоний формулу:
— Под суровой внешностью наш друг скрывает золотое сердце.
Вполне естественно, что обладатель золотого сердца тщательно прячет его от посторонних взглядов, но лично мне никогда не нравилась скрытность. Если у вас нормальное сердце, о нем никто никогда и не вспомнит. Но если вы целых сорок лет умело скрывали свое сердце от окружающих, то в один прекрасный день его с большой помпой обнаруживают, вешая вам на грудь орден Почетного легиона.
В который раз слушал я, как наш президент-директор превозносит преимущества «коллективного труда», «во всеуслышание» утверждая, что наша страховая компания ничем не напоминает те бесчеловечные тресты, где индивидуальность уничтожена и служащие, превращенные в порядковые номера, работают, не разгибая спины, и не видят даже плодов своего труда.
Это не только моя компания, но и ваша, наша компания.
Моя — твоя — его, наша — ваша — их. Эти трапезы всегда напоминают мне традиционные банкеты в лицее по случаю окончания учебного года, во время которых преподаватели, надзиратели и учащиеся под растроганными взглядами директора и его заместителя заключают недолгое перемирие за бокалом дешевого шампанского. Я все еще чувствую себя лицеистом, хоть и давно окончил лицей; на смену старшему надзирателю пришел старшина, старшину сменил начальник отдела, начальника отдела — генеральный директор, а вместо школьных наград теперь вручается орден Почетного легиона. Даже в пятьдесят пять лет мне все еще будут выставлять отметки.
В который раз обрушивалась на нас лавина традиционных формул и славословий: никогда еще не вручали более заслуженную награду (а как же все те, кто были награждены до него?); оставалось лишь недоумевать, почему же этот герой только сейчас получал ее; поздравления шли от самого сердца; эта награда, «которой он более чем кто-либо другой был достоин, есть награда всей нашей компании»; здесь чествовали не только неутомимого труженика, энтузиаста своего дела, но друга, верного друга, который всегда в тяжелые минуты был рядом с вами, поддержку которого вы всегда и везде ощущали. Затасканные штампы, которые кажутся такими свежими лишь для самого чествуемого, словно он слышит их впервые. Странное животное человек, если у него рак, он никогда не поверит в это, и он будет страдать, если у него нет ордена Почетного легиона.
Сладостный дождь избитых похвал изливался на пунцово-красного, прослезившегося Тиссера. В себе самом он нашел наконец человека, способного его растрогать. Теперь наступила его очередь произнести ответное слово.
И новый поток трафаретных фраз: он знает, что не заслуживает столь высокой чести; он несказанно взволнован; этот день навсегда запечатлеется в его памяти, как лучший день его жизни; он понимает, что этим орденом отмечен не он один, в его лице отмечены все те, вместе с кем он работал и будет продолжать работать рука об руку; и, наконец, эту честь, которой он едва ли
Мадам Тиссер, сидя на почетном месте, смахнула тяжелую слезу кончиком изящно зажатого в руке платка. Публичное признание святости их семейных уз в присутствии мадемуазель Древиль, секретарши, затерявшейся на другом конце стола, интимная связь которой с Тиссером ни для кого не являлась тайной, пролилось целительным бальзамом на ее изболевшееся сердце. Пусть себе Тиссер от шести до восьми вечера проводит время со своей секретаршей, эта речь, подтверждающая законность супружеских прав в присутствии двухсот пятидесяти человек, навсегда отбрасывала ее в безвестность. Десять лет супружеских обид и огорчений мгновенно исчезли под лучами ордена Почетного легиона.
И вот настает самая торжественная минута.
— А теперь я предоставляю слово, — произносит патрон, — уважаемому товарищу министра торговли, который почтил наше собрание своим присутствием.
Не знаю, как это удается нашей дирекции, но всякий раз, когда предстоит нацепить на грудь одного из наших сотрудников орден Почетного легиона, она раздобывает какого-нибудь бывшего министра, или какого-нибудь товарища министра, или на худой конец начальника канцелярии министра, свободного в этот вечер, и тот произносит одну из своих дежурных речей, предназначенных для торжественных собраний акционерных обществ, речей, в которых меняются лишь названия компаний и имена награжденных. Когда я подумаю, что этим политическим деятелям приходится перецеловывать в среднем за год (два-три раза в неделю, в 23.30) добрую сотню людей, которых они до того и в глаза не видели, у меня пропадает всякое желание стать министром.
Товарищ министра торговли поднялся со своего места и заговорил. Его приветственное слово не шло ни в какое сравнение с остальными речами, которые мы выслушали в этот день. Сразу же стала ясна разница между дилетантами и профессионалом. Он был одним из тех горячих поклонников цветистой перифразы, выступления которых так и хочется просеять сквозь сито и посмотреть, что же тогда от них останется. На свете существует два типа ораторов-политиканов: автомобилисты, которые очень красочно описывают те рытвины и ухабы, куда в любую минуту рискует угодить государственная колесница, и мореплаватели. Товарищ министра был человеком-амфибией, отдающим явное предпочтение морским терминам, которыми необходимо овладеть тому, кто хочет стать заправским оратором. «Испытанный кормчий, уверенно стоящий у штурвала; опытный лоцман, ловко обходящий подводные рифы, не страшащийся ураганов и побеждающий в схватках со стихией; корабль, благополучно прибывающий в гавань», — все это было втиснуто в длинные фразы, которые неожиданно вдруг обрывались. Эти болтуны, как правило, начинают новую фразу, так и не закончив предыдущую. «Рассмотрев, таким образом, различные аспекты данного вопроса, я кончаю, но я считаю своим долгом добавить…» Обыкновенный человек закончил бы и поставил точку. Политический деятель, закончив, тут же спешит что-то добавить или, во всяком случае, собирается это сделать, но вдруг обрывает себя на полуслове — это их любимый прием. У товарища министра любовь к незаконченным фразам превратилась в манию.
Он доказал это с самого начала.
— Мы собрались здесь сегодня, чтобы, чествуя одного из сотрудников, отметить заслуги всей компании — вашей компании, которая не только всегда была в первых рядах борцов за прогресс в своей области [188] , но и служила примером динамизма в распространении… я поясняю…
Оратору понадобилось по меньшей мере шестьдесят секунд, чтобы припомнить, что же именно он хотел пояснить, и пояснения его прозвучали весьма туманно. Затем он довольно быстро оставил в покое Тиссера, о котором, вероятно, слышал впервые, и начал распространяться о том, какую важную роль наша компания играла в том подъеме, который уже отчетливо вырисовывается на горизонте и обещает стать еще значительнее, «когда позади останутся осенние штормы, ибо я утверждаю…»
188
Заправский оратор всегда отыщет возможность вставить куда-нибудь слово «область».