Записки об Анне Ахматовой. 1963-1966
Шрифт:
Трудностей в том, чтобы перестроить, скомпоновать, перекомпоновать, я не ощущаю. Моих редакторских навыков вполне хватило бы. Но для этого требуется всё же возможность общения с автором. Я-то ведь не знаток биографии Мандельштама. Даже для того, чтобы задавать вопросы, необходимо быть знатоком. А ее нет возле, и я не знаток, и когда еще мы с нею увидимся. И еще одна беда – главная: в воспоминаниях Ахматовой нет ни портрета Осипа Эмильевича-поэта, ни портрета их отношений – соратников, единомышленников в искусстве. (Анна Андреевна всегда подчеркивает, что соратниками они были – во всяком случае, в начале пути.) О его теории «знакомства слов» сказано мельком, о «Четвертой
Восхитительные куски – краткие, сгущенные, острые, меткие, едкие, словом, «проза Ахматовой», но нет единого дыхания, нет даже подобия какой-либо постройки. Построить легко – а чего нет, того нет.
Отрывки переходят иногда в простые перечни: перечень стихов, обращенных Мандельштамом к Ахматовой, перечень красавиц, в которых он бывал кратко, пылко, но безответно влюблен. Свидетельство о том, что свою жену, Надежду Яковлевну, он любил «невероятно, неправдоподобно».
Каждое звено драгоценность сама по себе. Каждое – Ахматова о Мандельштаме. Но слишком мало о Мандельштаме-поэте. Зато описание обыска, проводы, Мандельштам в Воронеже – ослепительны. Скупость и строгость в трагических местах чисто ахматовские.
Я ограничилась тем, что заполнила некоторые белые пустоты в машинописи, оставленные для цитат. И то не все, потому что под рукою нет книг. Поставила также против пустот большие вопросительные знаки.
Придется Анне Андреевне уж кого-нибудь в Ленинграде или в Москве поискать, кто поможет ей «вспомнить»184.
Вечером я позвонила ей в Ленинград: рукопись мною получена и с первой же оказией я пришлю ей большое письмо.
К отзыву моему она не проявила ни малейшего интереса, даже и вопроса не задала, зато с совершенной беспощадностью осыпала меня градом дурных новостей. От «Реквиема» в книге осталось всего два стихотворения; «Поэма без героя» и «Путем всея земли» посланы на дополнительное рассмотрение в Москву… (Это значит, весь отдел разрушен. Уничтожено подводное единство трех поэм.) К семистам уже прежде выкинутых строк прибавилось еще сколько-то. Минна Исаевна снова выразила желание встретиться со мной, но Анна Андреевна объявила редакторше, что я несговорчивее, чем она, и встречаться не стоит.
– Будьте и вы несговорчивы! – закричала я в трубку, но сейчас же спохватилась и добавила: – Не слушайте меня, я в вопросах печатанья дурной советчик.
– Я уже на всё согласилась, – отчетливо выговорила Анна Андреевна. – Только если «Поэму без героя» не напечатают, верну деньги и потребую книгу обратно.
Мы простились. Теперь уже надолго.
– Я буду вспоминать наши беседы в Комарове, – любезно произнесла Анна Андреевна. И, помолчав и шумно подышав в трубку: – Как вы шли по лесной дороге, а я смотрела вам вслед.
1965
[?] 65, Москва Анна Андреевна проезжала через Москву из Рима в Ленинград накануне Нового Года. Жила у Любови Давыдовны Болыпинцовой, кажется, всего два дня. Мы не перекликнулись (я – в Переделкине). А 8 января она позвонила мне из Ленинграда в Москву. Голос чуть охрипший, пожаловалась, что утомлена, «хоть ложками собирай», но говорила бодро. Поручение: прочесть корректуру ее стихов, которые идут в «Новом мире», в первом номере [169] .
169
В первом номере «Нового мира» за 1965 год напечатаны семь стихотворений Анны Ахматовой: «Земдя хотя и не родная» (под заглавием «В пути»), «В Выборге», «Почти не может быть» (стихи, посвященные памяти В. С. Срезневской), «Петербург в 1913 году», «Это рысьи глаза твои, Азия», «Ташкент зацветает» и «Я буду помнить звездный кров» –
Пожаловалась, что в «Дне поэзии» из цикла «Полночные стихи» удалено «В зазеркалье» и из одного стихотворения выпала строчка [170] .
Сказала: «Я в Москву вернулась из Рима под самый Новый Год. Этакий Дед Мороз: шесть чемоданов с подарками».
Потом объявила свое дальнейшее предполагаемое расписание: может быть еще в январе приедет в Москву; в марте намерена пожить в Комарове – не у себя, а в Доме Творчества; в июне – Оксфорд. Оттуда уже прислали ей мерку для мантии.
170
Речь идет о московском альманахе «День поэзии» (1964), в котором А. А. попыталась напечатать «Полночные стихи» в их первоначальном виде. Цензура изъяла «В зазеркалье», то есть третье стихотворение этого цикла.
«Выпала строчка» – предпоследняя в пятом стихотворении – «Зов»: «Твоя мечта – исчезновенье».
Полностью «Полночные стихи» – БВ, Седьмая книга.
16 февраля 65 Получила письмо от Анны Андреевны:
«Милая Лидия Корнеевна,
Вы опять были больны, а я опять узнала об этом с опозданием.
Вчера Пантелеев показывал мне свою невероятную девочку. Я в жизни моей не видела ничего подобного. Показывая (передразнивая) пьянеющую эстонку, она отчетливо произносила какие-то эстонские звуки и наполнила комнату чем-то эстонским185.
Вы, вероятно, знаете, что я выбрана на съезд и думаю быть в начале марта в Москве.
Мне очень не хватает наших бесед. И накопилось множество новостей разного рода. «Бег времени» что-то не торопится.
Сегодня написала Фриде. Как она?
Как Корней Иванович? Как вы?
Пробуду в Комарове до 18-го февраля.
Целую Вас.
Ваша Ахматова.
11 февраля 1965 Комарова»186.
28 февраля 65 Анна Андреевна позвонила мне сразу же, в день своего приезда.
Наконец-то мы увиделись. В гостинице «Москва», № 508.
Большой, безобразный номер «со всеми удобствами».
Возле Анны Андреевны – Любовь Давыдовна и Аня. У Ани лицо лишено всякого выражения, а потому и обаяния – при несомненной юности и красоте.
Анна Андреевна заботливо причесана, в элегантном костюме, в красивой, современной, а не старинной, шали, с новой сумкой и в новых модных туфлях.
Впервые вижу ее одетой нарядно, и не «вообще», а по моде.
Я вслух восхитилась ее туалетом. Она с оживлением рассказала, что привезла Иосифу и Толе две одинаково «волшебно теплые и волшебно легкие куртки», а «Ниночке – купальный халат нечеловеческой пушистости», а Эмме Григорьевне – материю на пальто. «Я одевала тех, у кого ничего нет».
Аничка и Любовь Давыдовна отправились куда-то что-то доставать и устраивать чай.
Едва лишь они ушли, Анна Андреевна дала волю усталости. Плечи у нее опустились. Передо мною сидела старая, жестоко переутомленная женщина, одетая не по возрасту модно. Вялая, рассеянная, небрежная.
Холодно и небрежно спросила она о Корнее Ивановиче, обо мне и без большого интереса даже о Фриде. Самое страшное о Фридочке она уже знает, но у меня на губах был подробный рассказ: 14 января, Саша и Галя, дважды спускавшийся к нам врач187. Нет, сегодня ей не до того, я не стала на этот раз исповедоваться. Когда-нибудь в другой раз.