Записки об Анне Ахматовой. 1963-1966

Чуковская Лидия Корнеевна

От себя добавлю по памяти: Я. Гордин, А. Найман, М. Мейлах, А. Бабенышев.

133 Иван Дмитриевич Рожанский (1913–1994) – специалист по истории античной науки и философии, сотрудник Института Истории Естествознания и Техники АН СССР. В ту пору «Наташа», то есть Наталья Владимировна Кинд (1917–1992), автор многочисленных трудов по изотопной геохронологии, сотрудница Геологического Института Академии Наук СССР, была его женой. Рожанские познакомились с Анной Андреевной в самом начале шестидесятых годов. Оба – друзья и защитники Иосифа Бродского, подписавшие, в частности, протестующую телеграмму Толстикову 24 февраля 1964 года (см.¹⁰³). В жизни Анны Андреевны Рожанские играли особую роль: вооруженные отличным

магнитофоном, они одни из первых начали записывать ее голос. Анна Андреевна, гостя в Москве, часто принимала их у себя и сама с охотой бывала у них. Дом Рожанских был в ту пору местом постоянных встреч литераторов и ученых, привлекаемых туда не только гостеприимством хозяев, но и редкостным собранием книг и магнитофонных записей.

Рожанские записали на магнитофон отрывки из «Поэмы без героя», поэму «Реквием», отрывок из воспоминаний о Модильяни, а также гневный монолог Ахматовой в разговоре о Карамзиных и Наталии Николаевне Пушкиной. Кроме того – отдельные стихотворения, из которых многие еще не были тогда опубликованы: «Привольем пахнет дикий мед», «Наследница», «Ты напрасно мне под ноги мечешь», «Запад клеветал и сам же верил», «Поздний ответ», «Из тюремных ворот» и др.

Наталья Владимировна вспоминает: «Однажды Анна Андреевна дала мне прочесть «Поэму без героя". Я прочла и призналась: «Не совсем поняла». А. А. ответила: «Стихи и не надо понимать, их надо чувствовать»».

134 В. А. Жуковская. Перед катастрофой // Неделя, 1964, № 14.

135 Эта очередная легенда нашла свое отражение в дневнике В. Лакшина. В записи 18 апреля 1964 года читаем:

«Был Евтушенко со стихами… Рассказывал, что его пригласили выступить в городке космонавтов под Москвой. Торжественно привезли, доставили чуть не на сцену и внезапно отменили выступление. Некто Миронов, заведующий отделом ЦК, сказал: «Чтобы духу его там не было». Обратно машины не дали, и Евтушенко по лужам отправился к станции, сел на электричку и вернулся в Москву. Это все отголоски «исторических встреч»» (««Новый мир» во времена Хрущева», с. 225).

136 Как уже мог убедиться читатель, дом Копелевых в шестидесятых (на улице Горького, 6) и в семидесятых (на Красноармейской, 21) был местом постоянной встречи московской – и не только московской – интеллигенции. Здесь обменивались русскими и иностранными книгами, самиздатскими рукописями, политическими новостями. Из рук Копелева я и (что существеннее!) редакция журнала «Новый мир» получила первую рукопись А. Солженицына. (В романе «В круге первом» А. Солженицын вывел своего старого товарища по шарашке, Л. Копелева, под именем Рубин.) В доме Копелевых происходили встречи москвичей с немецкими и американскими корреспондентами, писателями и дипломатами. Отсюда многие самиздатские рукописи отбывали на Запад. Здесь, приезжая в Москву, встречался с советскими литераторами друг А. Копелева Генрих Бёлль… Здесь собирали подписи в защиту преследуемых и деньги для политических заключенных. Чуть не все население писательских домов постоянно посещало квартиру Копелевых, пользуясь их многотомной разноязычной библиотекой.

Привожу отрывок из пародии Л. Осповата – о постоянном многолюдстве копелевского дома.

«В эту ночь супруги Копелевы улетали в Ялту, а жизнь в их доме шла своим обычным, размеренным ходом… Копелев… давал руководящие указания членам семьи, встречал и провожал гостей, учил свояченицу спряжению немецких глаголов и общался с друзьями. Таковых было немного… двоюродный брат троюродной племянницы прокурора армейского трибунала, муж той женщины, которая была когда-то детской любовью Копелева, скульптор Эрнст Неизвестный, просто неизвестный и еще один известный подонок… Еще несколько однокашников, однокамерников и однодельцев пили чай с тетей Броней, обсуждая кандидатуры в правление Московского отделения писателей…» (А. Осповат. Из цикла рассказов «Друг мой Копелев» – в сб.: Заклинание добра и зла. Александр Галич… М.: Прогресс, 1992, с. 450–451).

Естественно, что А. Копелев и Р. Орлова находились под неотступным, явным и пристальным надзором властей. После выхода в свет в 1975 году в Америке книги Копелева «Хранить вечно» (Ann Arbor: Ardis) –

надзор перешел в прямые преследования.

«В 1976 году в нашей квартире на первом этаже дважды разбили окно, – вспоминает Копелев. – В первый раз это произошло через несколько дней после того, как в соседнем доме «неизвестные» проломили голову Константину Богатыреву. Осенью 1976 года нам звонили, судя по голосам, молодые парни, и не слишком образованные, судя по лексике и стилистике. Матерились, удивлялись, что я еще «не подох»…» («Мы жили в Москве», с. 249).

В январе 1977 года Копелевых лишили телефона; в марте 77-го Льва Зиновьевича исключили из Союза Писателей. В 1980 году Раиса Орлова тоже была исключена (из партии и из Союза) за то, что вместе с мужем подписала письмо в защиту А. Д. Сахарова, высланного в Горький.

В 1980-м Л. Копелев и Р. Орлова решили на год уехать из Советского Союза. По приглашению Генриха Бёлля и Дармштадтской Академии языка и литературы, они, 12 ноября 1980 года, с обратными билетами в кармане, вылетели в ФРГ. Однако Указом Верховного Совета СССР 12 января 1981 года были лишены советского гражданства и остались в Кёльне. Там их многообразная литературная, лекционная и общественная деятельность – по связям Запада с СССР – продолжалась. Среди других русских книг, изданных по их инициативе и с их помощью, в 1987 году в переводе на немецкий язык Kay Borowsky и Nelli Kosko вышел первый том моих «Записок об Анне Ахматовой» с послесловием Р. Орловой (Tubingen: Gunter Narr Verlag).

Подробный список книг и статей Л. Копелева и Р. Орловой, изданных дома и на Западе, читатель найдет в № 3 журнала «Иностранная литература» за 1989 год, я же укажу лишь на те две книги, которые наиболее точно воспроизводят их писательский и жизненный путь и по материалу соприкасаются с моими «Записками» – те, где, в частности, рассказано и о деле Бродского, и о Фриде Вигдоровой, и о встречах Копелева и Орловой с Анной Ахматовой: Раиса Орлова. Воспоминания о непрошедшем времени (1983; переиздана в Москве в 1993 году) и «Мы жили в Москве».

Р. Д. Орлову познакомила с Анной Андреевной в 1962 году – я (см. «Записки», т. 2, с. 512–513). Л. 3. Копелева – в том же 62-м году – Н. Я. Мандельштам. У Л. Копелева хранятся две книги Анны Андреевны с дарственными надписями. На «Стихотворениях» (1958) читаем: «Милому Льву Зиновьевичу Копелеву за его добрые слова об этих стихах. А.Ахматова. 4 июня 1962. Москва»; на «Беге времени»: «Льву Зиновьевичу Копелеву с глубоким уважением и даже восхищением. 27 февраля 1966. Москва».

137 Молодые врачи. – Евгений Иосифович Герф (р. 1937) и Виктор Миронович Гиндилис (р. 1937). Один из них в то время терапевт, работавший на скорой помощи, другой – врач-генетик; оба – выпускники Второго Медицинского института, тесно связанные студенческой дружбой. Герф поехал навещать Бродского главным образом потому, что в доме Копелевых познакомился с его стихами и с ним самим, и стихи и поэт чрезвычайно заинтересовали его. Герф в то время сам писал стихи. «Я ездил к Бродскому не как врач к пациенту, а скорее как ученик к учителю», сообщает мне он в письме 1990 года. Гиндилиса Герф пригласил с собой, «чтоб не было страшно», да и в надежде на его медицинские познания.

«Впечатление на меня, как на врача, Бродский произвел тяжелое, – пишет мне в том же письме Евгений Герф. – Он жил в деревянном угрюмом доме – помню серые доски, пыльные полувыбитые стекла, северное небо. Он ходил на работу, помогал очищать распахиваемое поле от валунов. Я обнаружил у Бродского признаки декомпенсации порока сердца – боли, кровохарканье». «Мы осмотрели Иосифа Бродского, – сообщает в том же 90-м году Виктор Миронович Гиндилис, – и нашли тогда… расширение границ сердца и функциональные расстройства сердечной деятельности. Оно и понятно, поскольку основное занятие И. Б. полный рабочий день состояло в том, что вместе с другими работягами он ворочал огромные каменные валуны (остатки движения ледников в этой зоне), перекатывая их на металлические листы-подстилки и затем перетаскивая в другое место… У И. Б. был чулан 5–6 кв. м., с топчаном, ящиком каким-то вместо стола и табурета и, главное, мизерное однорамное оконце, часть которого была разбита и потому заткнута какой-то тряпицей».