Записки одной курёхи
Шрифт:
Вдруг все исчезло. Видно, так чертовской метаморфозой было задумано: обуяло всех невероятное раздражение и злоба. Жердяи начали ругаться между собой и жаловаться на судьбу.
– Как же я несчастен! – орал Степка. – Вот думал, отвалю прокурору два кило золотишка, авось и забудет мой грех, а то менты вместо развлечения по субботам ко мне ездят. Как завидишь газик – пожалуй в погреб или на чердак.
– Как же мой сарай? Как мой сарай? Я тебя, старая ведьма, спрашиваю? – первой подала Евдокия идею виновности во всем Крёстной.
– Ой, нашлась самая бедная! – закричала на Евдокию Тоня. – Ты всю деревню каждый день на тридцать рублей обманываешь!
– А нам на что сахар покупать? – верещали сестры Скобины в два голоса. – А без сахара как? Только и живем тем, что гоним!
Обвинения посыпались со всех сторон, и Степка не выдержал. Он понял, что валят все на Крёстную и на него и что добром не обойдется.
– Что вы все к ней пристали? У нее с прошлой весны вконец все в голове перепуталось. Пошла привязывать козу, туда, знаете, где мы обычно пасем, на холм, – не успела кол вбить, коза дернулась. Старушка бум головой о камень, ну и того… Она и русский язык забыла. Правда, рыбка моя?
– All you need is love! – отозвалась Крёстная.
– И по-каковски – даже не знаю, – говорил Степка.
– Love is all you need! – повторила Крёстная.
– По-английски, – сказала я. – Она сказала: да, правда, я ненормальная.
После этого жердяйцы стали расходиться, пока, наконец, не остались мы вчетвером. Мы устали от крика и долго стояли, глядели на полукруглое небо со звездами, потом тихо двинулись.
Возвышающаяся на своем троне пьяная Крёстная водила рукой в небе и пела:
– Кто хочет, тот добьется! Кто весел, тот смеется! Кто ищет, тот всегда най-дет!
ВОИНЫ АРМИИ ЦОЯ
Шло лето 1990 года, мне было четырнадцать лет. Я вошла в острую фазу своего вечного богоискательства, а также поисков романтического героя. Штандартенфюрер Штирлиц, а тем более французский генерал уже не подходили. Богопоиски тоже нуждались в актуальном пророке.
Виктор Цой стал и тем и другим сразу. Он с ходу ответил на все вопросы предельно кратко: между землей и небом война. Как сказал Тальков, погибший вслед за Виктором: Цоя убили черные, он был проводником Белых сил. О черных и белых, энергетических полях, зодиаках и родовых проклятиях толковала вся страна. Политические и религиозные категории перепутались. Ельцина считали бойцом Белых сил, как и Цоя.
Лишь только я увидела его в программе «Взгляд», как меня схватило и повлекло неведомо куда. Покоя я лишилась отныне и навеки. Длинноногий человек, мгновенно, как кошка, залезающий на корабль в фильме «Игла» и при этом стоящий на сцене спокойно и горделиво, прельщал как сладостный эротический объект и вместе с тем казался незыблемым духовным столпом, за который можно было бы ухватиться в эпоху перемен. Он спокойно, безапелляционным тоном ставил миру диагнозы, что в сочетании с азиатским разрезом глаз наводило на мысли о спасительной восточной мудрости, обитающей в далеких дацанах и ашрамах, и о красивом бойце за правду в исполнении Брюса Ли, размытую пленку с которым на импортном видеомагнитофоне я однажды видела у папиного «богатого» друга, продавца из мясного отдела.
«Где бы ты ни был, что б ты ни делал – между землей и небом – война», – спокойно произносил Цой в микрофон, грациозно и устало вскидывая свою черную блестящую челку. «Война – дело молодых, лекарство против морщин», – возглашал он, вовлекая в беспощадное противоборство без правил, которое нас обессмертит. Глупо
То, что ты слушала, видела или читала подростком, формирует тебя навсегда. Резкая цветаевско-цоевская строка с обилием тире, подобных летящему копью, двухцветная зороастрийская философия, ожидание встречи с героем, которого ты ищешь до тридцати, а потом, за неимением оного, становишься таковым сама… Сколько трагических ошибок я совершу под влиянием этих идей, – столько раз этот образ и строки спасут меня от их последствий, – требуя борьбы, воли и победы, вопреки всему!.. Давно уже разобравшись в своей психопатологии, я и двадцать лет спустя не смогу от нее освободиться – идеи, воспринятые подростком, становятся частью тебя, как и неизменный сексуальный идеал.
– Не сотвори себе Виктора Цоя, – шутили надо мной одноклассники в гимназии, куда я поступила в восьмом классе.
– Любовь к умершему – некрофилия, – важно добавляли очкастые ботаники.
Они были из числа тех, кто слушал «Кинг Кримсон», Боба Дилана или даже «Вельвет андеграунд» Энди Уорхола. «Вельветс» слушали те, кому выездные родители привезли журналы с фотографиями и кассеты. Увы, даже поклонники «Депеш мод» презирали Виктора Цоя!.. Конечно, – он ведь был отечественным музыкантом, а не заграничным, – к тому же его высшим шиком был белый «москвич» с заклеенными черной пленкой стеклами, а в одежде – черный свитер, черные линялые самодельные джинсы, черные же кроссовки и белые носки.
Насчет черных ботинок и брюк, из которых щеголевато выглядывали белые носки, – я была особенно несогласна с критиками Цоя. У нас в Жердяях недосягаемой элегантностью считались черные колготки с белыми туфлями на каблуках!.. Такое могла позволить себе только внучка богатой молочницы и самогонщицы Евдокии, купившей сыну машину. И вообще – вокалистка Нико из «Андеграунда» тоже любила контраст. Носила белый брючный костюм, а из штанин у нее торчали носы черных ботинок!..
Что уж говорить о Цое, – если высокоинтеллектуальные поклонники Боба Дилана наезжали даже на поклонников такого любимого в девяностом Мартина Гора. Особенно таких было много в параллельном спортивном классе, среди туповатых долговязых волейболистов.
– Лучше быть отцом урода, чем фанатом «Депеш мода», – дразнились они. – У меня подохнул кот, он послушал «Депеш мод».
Немудрящие «спортсмены» лезли в драку и, наподдав астеничным цоеманам с диломанами, приглаживали рукой и без того безупречный «кирпич» на голове. Была такая прическа у депешистов. Презрительно цедили сквозь зубы:
– Тот, кто слушает «Дорзов», не вылезает из крезов.
Однако в «крезах» очутилась я.
Учиться перестала. Круглыми сутками крутила одну и ту же кассету с тремя альбомами Цоя. Текст и музыку – каждое слово и каждый аккорд – я знала наизусть, поэтому нельзя сказать, что я слушала «Кино». Но и сидеть в беззвучии уже не могла: моя жизнедеятельность существовала только на фоне этой музыки, ввергавшей меня в состояние транса. Без нее я входила в анабиоз и сердце едва билось в моей груди.