Записки одной курёхи

Ряховская Мария Борисовна

– Рассчитаемся типа у нас, во Львове…

Звал в «Камчатку», но мы строго сказали:

– Нам некогда. Идем к святому Всеволоду за советом и благословением.

Обменялись адресами и распрощались. На двери Левиного дома был домофон. С нами поздоровался женский голос.

Саня испугалась и толкнула меня.

– Здрасте. Лев дома? – выговорила я.

– А кто его спрашивает?

– Мы приехали из Москвы к вам в гости. Саня и Маша, – нагло сказали мы.

В дверях нас встретила статная седокудрая женщина с хорошей речью. Это, видимо,

и была слепая мать Левы. Мы долго извинялись, что потревожили ее, а она говорила про своего доброго и отзывчивого Левочку, который никому не может отказать, и о его дружбе с Патриархом. Закончила тем, что «на все есть святая воля Божья». Говорила строго и четко, как учительница. Сказала, что Левы сейчас нет, но он придет к шести часам. Беседа происходила на пороге.

Начался дождь, и мы спрятались в телефонную будку, но курёхи не были бы курёхами, если бы с той стороны, откуда лил косой дождь, в будке были стекла!.. Мы промокли насквозь, к тому же выяснилось, что Левы еще нет. Но разве возможно возвратиться в Москву, не повидав его?

Сели опять на лавочку перед подъездом. Вздрагивали от каждого шага, гулко отдающегося в арке.

Нет у нас в мире более близкого человека, чем Лева. Дуры мы – или так нужно, или мы правы? Кто еще может ответить на этот вопрос?

Вечерело. Захотелось есть. Мы долго спорили, кто пойдет на угол в булочную:

– А что всегда я-то, Сань? На этот раз сходи ты, ты ведь всегда теряешься, когда надо познакомиться. Сходи хоть в магазин.

– Нет, не растеряюсь, нет, не растеряюсь, нет, не растеряюсь… – возражала Саня, переиначивая известную постановку любимого нами Хармса. – В другой раз – не растеряюсь. Просто мы с Левой очень похожи: оба задумчивые, всегда в себе…

Когда я вернулась, Саня читала Шримад-Бхагавату.

– А, Машка! Булочки… Слуш, что сказано в песни десятой: Кришна есть Господь, потому что он всепривлекающий. А всепривлекающий он оттого, что обладает шестью свойствами бога: богатством, силой, славой, красотой, мудростью и отрешенностью.

Наши сердца и головы, как приемники, были настроены на Борисова – тут же улавливали все, с ним связанное, – а остальное, к нему не относившееся, – все равно находило применение в нашем микрокосмосе. Аква-космосе. Бо-космосе…

– Саньк, Борисов обладает шестью свойствами, – он Господь Шри Кришна! Ура-а!

Мы возрадовались и стали доказывать это друг другу.

– Он богат, у него есть гитара «Статикастор» и джинсы «Ливайс», – сказала Саня.

– Он силен, – отозвалась я, – он так силен, что от одного его телевизионного взгляда мы падаем замертво. И он способен воплощать свои мечты – а мы только мечтаем, – хотя у других и этого нет.

– Он славен! – воскликнула Саня. – Он обожаем и превозносим всеми.

– Он красив, – возопила я. – О нет, не так: мы готовы признать его самой красивой и соблазнительной особью мужского пола на земле!

– И наконец, он мудр, – сказала Санька. – Он страшно мудр, потому что поет всегда о главном –

любви.

– И ценит чужую мудрость, поэтому иногда забывает, что стихотворение «Двойник» не он написал, – вставила я, уже ехидничая, – и образ стареющего юноши не ему пригрезился, не у него над столом висело изречение: «Делай, что должен, и будь что будет». Украл песню «Город голубой»!

Саня зашикала на меня и сказала, что не стоит следить язвительным взглядом за действиями нашего возлюбленного, это недостойно любящих.

– Да, а вот насчет отрешенности… – протянула курёха намба ту. – Эту его божественную часть составляет Лева. Вернее, составлял…

– Уже девять часов, – вздохнула я. – Давай позвоним еще, а? Теперь уж ты.

– Ладно, – с неохотой соглашается грустная Саня.

Звоним.

– А Лева еще не…

– Левочки нет. У него дела.

Тут наехала на нас тоска – обычное состояние курёх.

Выкурили полпачки. Голова кружится. Одиннадцать.

– И читать-то нельзя, темно. Спать хочу. – Я капризничала. – Но как же…

– Давай нитку, – хмуро сказала Санька.

– Зачем? И откуда я тебе ее возьму? – мрачно спросила я.

– Из хайратника выдери. Мы ее одним концом к ручке, другим к гвоздику звонка. Так и будем знать, пришел ли Такель, пока мы спали. Читала в вузовском учебнике по криминалистике. Кстати, а где мы спать-то будем? Спать на подоконнике – это…

– Это классно, – грустно договорила я за Саню. – Тем более что он широченный.

Саня приладила нитку и взгромоздилась на подоконник. Вертелась и так и сяк, наконец села, свесила ноги. Длинное тоскливое лицо, патлы мотаются, громадные шумерские глазища запали, – и взгляд такой, как будто что-то потеряла. Одно слово – курёха!

Я спустилась этажом ниже и тоже свернулась на подоконнике. Положила под голову Шримад-Бхагавату. «Хоть на что-то сгодится», – бормотала я, задремывая.

Утром в семь часов мы встрепенулись. Побежали к ниточке. Она была нетронута.

– Это что же? Такель не ночевал дома? Звоним.

– Извините, ради бога, Ксения Всеволодовна! Лева так и не возвращался?

– Бог простит. Был, ушел на работу, дверь – хлоп.

– Странно, но нитка… – засомневалась Саня.

– Он надел ее обратно, потому что подумал: значит, так нужно, если тут нитка. Так хочет Бог, чтобы… – Аналитический мозг будущего юриста искал рациональную причину.

– …Чтоб я дома не ночевал. Пойду к подружке, – грустно хихикнула я.

– Дура, – обиделась Саня. – Понятно же! Он снял нитку, переночевал, а утром опять надел. Поберег наш сон.

– Сомневаемся в Такеле, – сказала я, – а сами-то хороши: третий день в Питере – а для спасения Борисова и его группы еще ничего не сделали!

Поразмыслив, мы решили поехать в Александро-Невскую лавру и купили там молитву для алкоголиков и икону святого Бонифатия Милостивого – спасителя пьяниц, чтобы вручить все это Борисову. Ведь ясно же: Борисов пьет от печали: Лева ушел, группа разваливается.