Записки опального директора

Гимельфарб Натан

Близнецы-братья в ленинградских обновках выглядели нарядно, вели себя дружелюбно и произвели на всех приятное впечатление. Перетицкий и Карпенко восхищались трудолюбием и мужеством Анечки и поздравили её и мужа с повышением в должности (её тогда назначили начальником консервного цеха). Они также высоко оценили помощь родителей в воспитании внуков. Допоздна засиделись гости за праздничным столом.

Начинался новый этап нашей трудовой деятельности.

18

Должность главного инженера оставалась вакантной на протяжении трёх лет моей работы главным технологом. Уткин невзлюбил Кобышева, исполнявшего

эти обязанности после Алпатова, и добился его перевода на другое предприятие, как только стал директором. Он считал, что лучше не иметь главного инженера вовсе, чем иметь плохого. На самом же деле это означало, что эти обязанности пришлось выполнять мне, так как согласно должностной инструкции главный технолог являлся заместителем главного инженера.

Нужно сказать, что выполнял я их с удовольствием, особенно в период работы Уткина директором. Официально я тогда считался главным технологом и потому не нёс ответственности за сохранность собственности, а фактически мне были предоставлены все права главного инженера, что открывало большие возможности для технического творчества и производственной инициативы.

Работать с Уткиным было приятно. Он стал для меня и строгим учителем и старшим другом. Ежедневно с семи утра мы вместе проводили утренний обход производства, после чего я получал полную возможность самостоятельно управлять им, а вечером мы подводили итоги прошедшего дня и намечали программу на завтра.

Илья Григорьевич был очень требовательным к себе и подчинённым. Оценивая работу за день, он в первую очередь искал в ней недостатки, ошибки и редко довольствовался достигнутым. Такой критический подход звал к поиску нового, движению вперёд, открывал неведомые ранее возможности.

Возвращаясь поздно вечером домой после итоговой «планёрки» у Уткина, я чувствовал прибавку опыта и знаний, прилив свежих сил для решения возникающих проблем и преодоления трудностей.

Уткин отличался предельной честностью и порядочностью. Я часто бывал у него дома и поражался тому, как скромно, а точнее бедно, жила семья директора. Его жена Сара была намного моложе его. Это была вторая жена. Вся его семья погибла в гетто в 1942-ом году и он женился после войны на молодой вдове, которая была врачом-гинеколоом и воспитывала своего болезненного сына школьного возраста. Они занимали директорскую квартиру в жилом доме для администрации, построенном перед самой войной. Сара долго не могла устроиться на работу, так как ближайшая больница была на льнокомбинате, что в нескольких километрах от их дома, куда городские автобусы не ходили.

Шофёру служебной легковой машины Васе, который целыми днями книжки читал, ожидая очередного вызова директора в горком или горисполком, ничего не стоило «подбросить» Сару утром на работу и забрать её оттуда, но Уткин не разрешал ему, считая это злоупотреблением служебным положением. Он запрещал подвозить её в магазин или на рынок и, только когда сам по служебным делам выезжал в город, ей разрешалось пользоваться этим попутным рейсом.

На одной, даже директорской зарплате, тогда было трудно прокормить семью и Сара покупала в комбинатском ларьке удешевлённые мясные продукты, вроде свиных голов, ножек или рёбрышек. Никому и в голову не могло прийти предложить ей что-нибудь из мясных деликатесов, что готовились для закрытых буфетов горкома и обкома партии, ибо знали отношение Уткина к таким предложениям.

Всё это давало директору моральное право требовать такой же честности и порядочности от своих подчинённых. Он строго наказывал рабочих за любую попытку хищения продукции, а к инженерно-техническим

работникам и служащим, уличённым в таком грехе, был непомерно жесток и безжалостен.

Уткин много сил и времени отдавал борьбе с хищениями и сохранности собственности. При нём были введены ежемесячные неформальные инвентаризации во всех цехах и на складах готовой продукции, он сам возглавил центральную инвентаризационную комиссию и принимал действенные меры при выявлении недостач.

Однако, изжить хищения ему, как и всем директорам до него и после него, так и не удалось. Они, как инфекция, поразили все предприятия, организации, колхозы и совхозы, всю страну и причины их были в социально-экономическом устройстве общества, неверных принципах оплаты труда и распределения материальных благ. Изжить хищения не мог ни один руководитель не только предприятия, но и целой отрасли промышленности. Даже жестокие Сталинские законы о борьбе с хищениями, по которым сотни тысяч людей были заточены в тюрьмы и «трудовые» лагеря не дали фактически никаких результатов.

Неудивительно поэтому, что не удалось и Уткину покончить с этим социальным злом на своём, отдельно взятом предприятии. Наверное, это было единственное из многого задуманного им, чего он осуществить не смог.

А сделал он очень много. За два с небольшим года его работы директором комбинат полностью преобразился. По оценке “Минмясомолпрома” Белоруссии, а позднее и союзного министерства, которому предприятие непосредственно стало подчиняться с 1950-го года, оно стало одним из лучших в отрасли и здесь проводилась учёба по повышению квалификации специалистов многих предприятий. Были достигнуты лучшие показатели по качеству продукции и производительности труда. Осуществлялись крупные организационно-технические мероприятия, внедрялась отечественная и зарубежная техника, шла реконструкция производственных и вспомогательных цехов.

Своей энергией Уткин увлекал подчинённых и стал генератором технических идей, производственных и творческих инициатив, которые исходили не только от инженерно-технических работников, но и от многих рабочих и служащих. Атмосфера трудового и творческого подъёма охватила весь коллектив. В такой благоприятной обстановке мне посчастливилось поработать два года и это время стало для меня прекрасной школой управления производством.

К сожалению только два года. Летом 1951-го года на комбинат нагрянула многочисленная комиссия Комитета партгосконтроля, как тогда назывался карающий меч партии для расправы с неугодными руководителями предприятий, организаций, колхозов и совхозов страны. Органы с подобными функциями у партии были и позднее в годы правления Хрущева, Брежнева, Горбачева, но при Сталине они отличались особой жестокостью. Их решения были окончательными и обжалованию, практически, не подлежали.

Неугодными в то время были в первую очередь руководители-евреи. В центральных, республиканских и местных газетах систематически публиковались статьи и фельетоны об «антипартийном» и «антигосударственном» поведении руководителей с типично еврейскими фамилиями. Нарастала новая волна неприкрытого государственного антисемитизма. Прошел слух о готовящемся выселении евреев на Дальний восток. Был распущен Еврейский Антифашистский комитет, во главе которого был выдающийся артист, директор Московского еврейского театра Соломон Михоэлс. Члены этого комитета - видные еврейские писатели Перец Маркиш, Давид Бергельсон, Лейб Квитко, Ицик Фефер и другие деятели еврейской культуры были арестованы. Злым предзнаменованием стала инсценированная властями «случайная» смерть Михоэлса в Минске.