Записки оперного певца
Шрифт:
Эскамильо и матадоров приглашали к столу и угощали как добрых знакомых. Простота обращения показывала, что тореадоры —плоть от плоти этого общества, в котором всегда можно выпить рюмку крепкого вина, найти друзей и хорошенькую цыганку.
Как бы в ответ на куплеты Эскамильо естественно возникали те два вставных танца на музыку из «Арлезианки», которые принято давать в последнем акте на площади. Здесь они, безусловно, были уместны.
Большое волнение вызвали длинные юбки для самой Кармен и для первой гитаны (2-й акт). Слыханное ли дело — балерина, у которой не видно ног? Н. М. Хлюстина даже слезу пролила на первой репетиции, а потом благословляла эту новацию —
Танцы давали Эскамильо возможность подольше присмотреться к Кармен, привлечь и ее внимание, а это уже давало повод для речитатива номер 14-бис.
Все же наиболее интересным моментом был квинтет.
Очистив помещение от посторонних, Лилас Пастья освобождал поле действия для пятерки контрабандистов.
Окружив стол табуретками, пятерка — кто сидя, а кто стоя коленями на сиденье — сдвигала головы и под лампой создавала очень рельефную картину заговора. Быстрый темп и мрачноватые тембры приглушенных голосов, редко вспыхивающие сфорцандо довершали впечатление. На переходе к речитативу Кармен подымалась и выходила из круга. Поставив свой стул несколько поодаль, она усаживалась в томной позе и заявляла, что никуда не пойдет. Когда подымались протесты и насмешки по поводу ее любви, она с полуобиженным видом уходила к себе наверх по лестнице.
Во время своих последующих реплик Кармен перевешивалась через перила балкона. Следовавшая за ней
<Стр. 693>
Фраскита останавливалась на лестнице. Внизу стояла Мерседес. Данкайро с задранной вверх головой стоял между столом и галлереей. Ромендадо сидел на столе. (Я потому остановился на этом подробно, что но жизненности впечатления эта мизансцена была замечательна.)
Одновременно с закулисной песенкой Хозе появлялся неизвестно откуда Лилас Пастья, освобождал ноле действия и помогал Кармен избавиться от лишних свидетелей ее попытки завлечь своего гостя в шайку.
Во время драки Цуниги с Хозе цыгане и контрабандисты вылезали из разных каморок и щелей, создавая экзотически живописное окружение.
Превращение Хозе в контрабандиста и прием его в шайку производились как некий торжественный обряд, в котором немаловажное участие принимал опять-таки Лилас Пастья.
Третье действие происходило в горном ущелье возле большой скалы с острым пиком. В углублении скалы было устроено нечто вроде шалаша, в котором мерцал огонь. Справа проходила дорога. У входа на сцену стоял большой придорожный крест из камня.
Номер 19 исполнялся солистами на сцене, а хором за сценой. Мрачные и напряженные перед опасным предприятием, контрабандисты раскладывали небольшой костер и, то входя в шалаш, то покидая его, тут же переодевались и маскировали свой груз.
Вскоре Данкайро и Ромендадо уходили на разведку. Хозе подымался на пик для наблюдения за дорогой, Фраскита и Мерседес начинали гаданье. Кармен расхаживала позади в раздумье.
Гаданье было поставлено на четком и остром ритме всех движений: Фраскита была весела, Мерседес походила на черного ворона. Их гаданье все время приковывало к себе внимание Кармен; наконец и она принималась за то же. Разостлав на земле платок, полная мрачных предчувствий и какой-то трагической обреченности, она начинала гадать, как бы исполняя священный обряд. С последними словами о смерти она в ужасе закрывала карты платком и, полулежа на нем, вперяла глаза в одну точку.
После ухода контрабандистов появлялся горный проводник и приводил Микаэлу. Она давала монету, отпускала его и начинала свою арию-молитву перед крестом.
<Стр. 694>
Из
Во время дуэта Эскамильо спокойно сидел на камне, заложив ногу на ногу и покуривая сигару. Хозе беспрерывно горячился.
После ухода Хозе и Микаэлы Кармен подымалась на самую вершину скалы, следя за передвижением контрабандистов, как бы сменив Хозе на карауле. Она облегченно вздыхала, вытаскивала шпильки из прически и распускала свои великолепные волосы. Радость освобождения от опостылевшего ей Хозе наполняла все ее существо.
Декорация последнего действия, испорченная неудачными деталями, представляла двор цирка с его обычной жизнью во время боя быков.
В глубине были ворота, открывавшиеся на полную движения улицу, ведущую к подъезду цирка. Налево — будка Красного Креста с сестрами и носилками, рядом с ней часовенка, куда перед уходом на арену заглядывали цирковые артисты.
Во дворе толкались поклонники и поклонницы тореадоров, шныряли продавцы прохладительных напитков, апельсинов и газет. Зрители же цирка и вся знать с альгвазилом во главе проходили по площади. Ворота раскрывались только тогда, когда в цирк приезжали шикарные тореадоры со своими матадорами и дамами. При всех казавшихся натуралистическими деталях двуплановость действия, ослепительная красочность нарядов и яркое солнце придавали сцене необыкновенное оживление: все горланило, все ликовало. Декорация к тому же в точности копировала двор мадридского цирка.
Кармен провожала Эскамильо в часовенку, затем в цирк и направлялась к воротам, чтобы пройти к подъезду. Ее перехватывали Фраскита и Мерседес и предупреждали о близости Хозе. Кармен призадумывалась, но скоро брала себя в руки и, отмахнувшись от приятельниц, твердым шагом шла к воротам.
В поношенном плаще, в широкополой сильно надвинутой на лоб шляпе, с корзиной фруктов в руке, под видом бедного разносчика ждал ее у ворот Хозе. Он очень принижен, он умоляет, но выйти за ворота он все же не дает. Кармен не очень тревожится: предстоит неприятное объяснение, но ничего больше. Даже кольцо она швыряет
<Стр. 695>
в Хозе без особого озлобления: она разлюбила, и все тут.
Хозе уже давно держит нож в руке, но Кармен не верит в то, что он способен ее убить, —пусть же он больше не мешает ей пройти. Она рывком пытается столкнуть его с дороги, и тогда он вонзает ей нож в спину. Кармен хватается обеими руками за колонну, но силы ее покидают. Одна рука падает, тогда тело, скользящее по круглой поверхности, поворачивается, ноги сгибаются, и Кармен, сползая вниз, остается в полусидячем положении. Хозе как бы нечаянно толкает ее, и она падает навзничь. Тогда он снимает шляпу перед Кармен и отдается в руки толпы.
Сцена репетировалась бесконечное количество раз, так как Лапицкий хотел добиться, чтобы она не была грубо-натуралистична, и все же не одна из привезенных из Испании косынок темпераментными тенорами была превращена в клочья.
Как в первом сезоне наиболее дискуссионным было признано музыкальное толкование «Евгения Онегина», хотя самые ревностные хулители театра не могли все же отрицать, что в спектакле наличествует «русское общество пушкинского романа» и что большое впечатление производит «обдуманная декламация исполнителей» и т. д. и т. п., а наиболее благополучной постановкой первого сезона были признаны «Мастера пения», так во втором сезоне «Борис Годунов» вызвал яростные споры, а «Кармен» была единодушно признана исключительной победой всего нового направления ТМД.