Записки оперного певца
Шрифт:
В роли Таис (в одноименной опере Массне) Кузнецова была ослепительно и греховно красива.
Готовя по ее просьбе роль Атанаила для поездки в Гельсингфорс (ныне Хельсинки), я присутствовал на нескольких репетициях, которыми руководил А. П. Петровский.
Первоклассный характерный актер Александринки, выдающийся гример, большой мастер перевоплощения не только внешнего, но и в смысле голоса, диалекта, интонаций, впоследствии отличный режиссер, Андрей Павлович Петровский с исключительной тщательностью отделывал свои небольшие роли (в больших я его почему-то не помню). Ту же тщательность он привносил в свои занятия с Кузнецовой.
Она сидела за узким столиком перед небольшим зеркалом и пела, вопросительно взглядывая то в зеркало, то на Петровского. Тот следил за каждым словом и ронял такие замечания:
«Темно... ах, как скучно! Слишком много света, спокойней... Нет, все слово, все, а не половину... Еще раз. Вот так!»
Она повторяла фразы по нескольку раз и не шла вперед, пока он не скажет: «Вот так».
Когда вопросы интонирования, вернее говоря — фразировки, были разрешены, они принялись за мимику. И тут я слышал:
«Не надо левую бровь подымать, это дает хитрость... Вытяни лицо, вытяни, скромнее... Глаза уже... Вот так. Прислушайся... нет, глазами слушай, глазами, не только ушами».
Я спросил, как можно слушать глазами, и Петровский мне объяснил: «Когда стучат справа, вы обязательно скосите глаза влево, как бы натягивая правое ухо».
<Стр. 299>
Таких пояснений я получил несколько. За два часа была пройдена одна небольшая сцена. Во время перерыва я робко спросил:
— Мария Николаевна, ведь вы много раз пели Таис, — почему же вы только сейчас детально разрабатываете роль?
— Во-первых, работать надо всю жизнь, — ответила мне Кузнецова.— А во-вторых, мы с Андреем Павловичем время от времени пересматриваем то, что мы давно сделали. А разве вам не нравится?
— Наоборот, — ответил я, — я могу вам только завидовать, что у вас есть такие возможности; у нашего брата их нет.
— Когда я начинала, у меня их тоже не было. То есть они, пожалуй, были, но я не умела их искать. Советую и вам, ищите и обрящете.
Затем мы приступили к совместной репетиции. Андрей Павлович поставил нам две сцены, причем Кузнецовой он подсказывал всевозможные детали, а мне только указывал «места» и в двух-трех фразах подсказал другие интонации. Не вообще, а потому, что они не подготовляли той интонации, которая должна была звучать в репликах Таис—Кузнецовой. К моим фразам, на которые Таис словесных реплик непосредственно не подавала, они оба были довольно равнодушны, будучи заняты мимикой и жестами Таис. Как никогда до того, я себя почувствовал пешкой для эгоцентризма гастролера.
Приехав в Гельсингфорс, мы явились в театр минут за пятнадцать до начала репетиции, назначенной на двенадцать часов. И тут мы получили своеобразный урок аккуратности.
При появлении в зале дирижера Георга Шнеефогта мы подошли к барьеру оркестра и вступили с ним в беседу. Минуты за три до двенадцати концертмейстер первых скрипок поднял свой смычок высоко в воздух. В мгновение ока прекратилась настройка инструментов, были потушены папиросы, спрятаны газеты, смолк
Шнеефогт, дружески и мирно с нами беседовавший, оборвал себя на полуслове, перекинул ногу через барьер, взял в руки палочку, и оркестр стал играть. Мы с Кузнецовой бросились в коридор, стали тыкаться в незнакомые
<Стр. 300>
двери и, наконец, минуты через три попали на сцену. Оркестр успел отыграть две или три страницы, и мы не без труда подхватили свои реплики. Когда мы по окончании репетиции спросили Шнеефогта, почему он нас вовремя не послал на сцену, он довольно надменно ответил:
— Русские артисты привыкли к нянькам. Мы не так богаты, и наши артисты сами знают, когда надо бросать приятную беседу.
Спектакль ознаменовался для меня трагикомическим эпизодом.
Отрывки из «Таис», которые мы исполняли с Кузнецовой, составляли окрошку. Сцены были смонтированы специально для поездок, в которых, кроме Таис и Атанаила, других персонажей не было.
Надо отдать справедливость Кузнецовой: на приятных стихах либреттиста Луи Галле (отрывки шли по-французски) она воздвигала целое драматическое представление, вопреки кисло-сладкой музыке Массне. Фразу: «Повтори, что я красива и что красота моя никогда не увянет» — она произносила каждый раз с новыми интонациями и с большой выразительностью. В словах: «Безжалостный голос, зачем ты твердишь, что я состарюсь»— было столько искреннего страха, что зритель преисполнялся к грешнице всяческим сочувствием.
Так как уничтожение статуэтки Эроса дает повод для эффектной сцены, Кузнецова, ссылаясь на разрешение Массне, отняла у меня эту эффектную сцену и проводила ее сама, изменив кое-какие слова.
Распинаясь перед Атанаилом о своем желании служить ему, Кузнецова—Таис вдруг вскакивает на тахту и со статуэткой в руках повисает надо мной — Атанаилом. Как и полагается в театре, статуэтка при любом эффекте должна пролететь мимо партнера, упасть на пол и разбиться вдребезги. Кузнецова во всех подводящих фразах набирала такой накал, такую ярость, что в ее голосе появлялся как бы призвук исступленного хрипа. Глаза ее расширялись, взгляд так свирепел, что мне это казалось уже не реалистической и даже не натуралистической акцией актрисы, а чем-то совсем ненормальным... В голове моей мелькает мысль: уж не разъехались ли мы с оркестром? Озираюсь на дирижера, но Шнеефогт сияет своим обычным спокойствием и, покачивая головой
<Стр. 301>
в такт, как всегда, упивается мелодией ведущих инструментов. Поворачиваюсь к Кузнецовой, и — о ужас! это не она, это не актриса, а разъяренная львица... И совсем не так мы накануне срепетировали сцену! Боже, она сошла с ума! У нее в глазах огонь! У меня в памяти возникает известный в театральном мире случай, когда знаменитая Барбо так испугалась в третьем акте «Отелло» своего еще более знаменитого партнера Тамберлика, что бросилась от него в кулису и, поскользнувшись, основательно расшиблась. «Безумный» взгляд Кузнецовой действует устрашающе, и я бессознательно отклоняюсь в сторону. Именно из-за этого правильно нацеленная мимо меня статуэтка попадает мне в плечо... Улыбка молнией прорезает глаза Кузнецовой, но она берет себя в руки, чтобы не рассмеяться, ибо она догадалась об искренности моего испуга, — и дальше все идет нормально.