Записки оперного певца
Шрифт:
<Стр. 32>
будто говорил его голос, — все равно уже поздно!» Всегда холодноватый звук наполнялся каким-то презрением. Но далее из этой интонации совершенно выпадали слова «мечтами легкие мечты!» Отступая от Татьяны, правда, не к рампе, как это делали многие другие, а куда-то в сторону, — Камионский почти забывал о партнерше: он подготовлял слушателя к восприятию чудесно филируемого на последнем слоге фа. «Показав» его и сорвав аплодисменты, он с удовлетворенным видом человека, выполнившего свой долг, возвращался к Татьяне, а заодно и к менторскому тону.
При всех отдельных недостатках Камионский был
Я так подробно остановился на этом примечательном вокальном явлении потому, что «актер — зеркало и краткая летопись своего времени» (Шекспир). Камионский же вызвал огромное подражательство и имел большое — и хорошее, и кое в чем дурное — влияние на современную ему певческую молодежь, на баритонов и басов в первую очередь.
4
Убедившись в способности Камионского делать сборы, я месяца через два после описанного выше первого благотворительного концерта пригласил его на второй.
И на этот раз Камионский ходил по номеру гостиницы и пел, умывался и пел, хлопал меня по плечу и обдавал радостной руладой, наклонялся над туалетным столиком и выкатывал верхнюю ноту, на несколько секунд задерживался на ней — не то для проверки ее устойчивости, не то для закрепления ее— и затем обрушивался хроматическим каскадом до самых крайних низов своих, чтобы с них помчаться опять вверх по лестнице полутонов.
Однажды, когда он, задержавшись на высокой ноте, как-то особенно задорно взглянул на меня, любуясь, по-видимому, видом восхищенного провинциала, я вдруг решился л, зацепившись за его ноту, стремглав покатился вместе с ним по ступеням гаммы. Он замолк и, насупившись, стал
< Стр. 33>
прислушиваться. В первую секунду его, видимо, озадачила моя дерзость, но он заметил, как потом объяснил, что я бледен, испуганно таращу глаза и как-то по-особенному серьезен.
— А ну, а ну, молодой человек, — ласково сказал он и стал давать мне задания. Я их выполнял и, поднявшись высоко, задержался на верхнем си.
— Сколько вам лет?—спросил Камионский.
— Девятнадцать, — ответил я, чуть-чуть заикаясь, так как мне не было еще полных восемнадцати.
— Погодите еще годик и поезжайте в Киев учиться, у вас неплохой баритон.
— Баритон?—живо переспросил я, потому что все знакомые, включая и церковных хористов — а они в провинции пользовались наибольшим авторитетом, — утверждали, что у меня тенор. Между тем Камионский процедил сквозь зубы:
— Тенор?.. Видали мы таких теноров! Сорвете голос, молодой человек, не советую!
Отзыв Камионского побудил меня начать готовиться к артистической профессии. Однако родители мои воспротивились этому и поспешили определить меня на службу. Я не возражал, так как сознавал необходимость стать самостоятельным человеком и скопить денег, чтобы поехать и Киев учиться пению. По делам службы мне приходилось часто выезжать в Киев, Одессу, Варшаву и т. д. В Киеве я слушал прекрасных русских певцов, о которых речь впереди, в Одессе итальянских «соловьев», в Варшаве тех же итальянцев и замечательных польских вокалистов — Вайда-Королевич, Збоинскую, баса Силиха и других. С каждым днем я все яснее понимал, что не всем суждено быть знаменитостями, что далеко не все певцы так уж и хороши собой, и всесторонне одарены, и даже...
5
К наиболее интересным впечатлениям моей молодости, к которым мне не придется возвращаться, принадлежат неоднократные посещения Варшавы. Обязательно посвящая
<Стр. 34>
вечера опере или симфоническим концертам, я обратил внимание на то, что в оперном театре далеко не всегда есть народ, и поинтересовался, какую субсидию царское правительство дает своим варшавским «Правительственным» театрам. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что никакой! Театры назывались правительственными театрами только потому, что размещались в зданиях, принадлежавших правительству.
Другими театрами, кроме оперного, я не интересовался, но в оперном побывал неоднократно. Положа руку на сердце, должен сказать, что более противоречивого предприятия я и впоследствии больше не встречал. С одной стороны, как будто принимались меры к уснащению репертуара лучшими произведениями всех эпох и стилей, а с другой стороны, ставились всякие слабые оперы. Одни спектакли обставлялись с роскошью, а другие так убого, что бывало просто неловко.
То же самое можно сказать и об исполнении. Культура этого последнего стояла на относительно большой высоте. Оркестр и хор играли и пели стройно, солисты были тверды в партиях, балет был просто очень хорош. Режиссура в подавляющем большинстве случаев благополучна, талантливый дирижер Эм. Млынарский был всегда на своем месте. Но развесистая клюква, которой отличалась постановка «Евгения Онегина», темпы, которые второй дирижер Подести применял в «Пиковой даме», декоративное оформление сравнительно нового спектакля «Богема» и артистический состав рядовой «Гальки», например, заставляли забыть впечатление от действительно блестящих постановок «Вильгельма Телля», «Ромео и Джульетты», «Шопена» и т. д. Выходившие на русском языке газеты достаточно объективно расценивали музыку некоторых спектаклей, а часто и их исполнение очень невысоко.
Стоит попутно отметить, что русская публика польских национальных спектаклей, по-видимому, почти не посещала, если в них не участвовал какой-нибудь русский артист, вроде Ф. Г. Орешкевича, прослужившего в Варшаве несколько сезонов.
Польские артисты в русских операх почти не участвовали или пели свои партии на польском языке. Смешение языков вообще было невероятное, и дело дошло до того, что «Юдифь» Серова не то в 1904, не то в 1905 году была поставлена на... итальянском языке.
<Стр. 35>
6
Киев, в котором мне довелось провести молодые годы, представлял в то время третью, если можно так выразиться, столицу музыкальной России. Первая постоянная оперная труппа возникла здесь в 1867 году, и к началу нашего века история киевского оперного театра, обладавшего хорошими традициями, насчитывала немало блестящих страниц.
В Киев приезжали на премьеры своих опер П. И. Чайковский и Н. А. Римский-Корсаков. Киеву принадлежит честь первой постановки на провинциальной сцене «Евгения Онегина» (11 октября 1884 г.), причем исполнителями главных ролей здесь были И. В. Тартаков, Л. Г. Яковлев, П. А. Лодий, Е. К. Ряднов, В. М. Зарудная, Э. К. Павловская, то есть артисты, которые впоследствии составляли украшение петербургского и московского казенных театров.