Записки падшей ведьмы
Шрифт:
И я чувствую себя с ним настоящей принцессой…
На одной чаше весов — любящий муж и счастливая семья. Безопасность. Никто не посмеет меня тронуть.
На другой — человек, который это однажды разрушит.
Как во сне я встала, и бездумно пошагала в коридор, заглядывая во все комнаты.
Когда я нашла Буйвола, я посмотрела на него долгим взглядом и прошептала:
— Я согласна.
Буйвол слегка кивнул и лишь спросил:
— Что тебе надо? Может, встречу вашу организовать? Без проблем.
— Тут? — вздрогнула я.
— Ну отчего же? Есть много мест, где он бывает.
— Нет, —
— А как же тогда? — озадаченно спросил дедок.
— Есть фото?
— Да без проблем! — дедок резво вскочил с кресла, выбежал из комнаты и почти тотчас вернулся, держа в руке фотографию. — Держи.
— Ладно, — я нашла в себе силы кивнуть. — Как его зовут?
— Николай, — с готовностью ответил дедок.
— Дайте мне церковных свечей, штук двадцать, деревянный крест — высотой сантиметров пятнадцать — двадцать, и кусок черной ткани. Лучше сатина. И иглы.
— Сделаю, — тут же кивнул дед. — Через полчаса все у тебя будет.
Я молча повернулась и пошла к себе.
— Постой, — окликнул меня Буйвол. — А результат когда?
— Вечером, — мои губы с трудом шевельнулись, произнося это. — И запомните — я никогда, никогда не хочу знать, что конкретно с ним случится!!! Ясно???
— Ясно, — вздохнул дедок.
Я захлопнула дверь.
Пока я шла к себе, я опустошала свою душу. Скидывала все эмоции подальше, выдвигала на передний план лицо умирающего Димки. Это — повторится, если я не сделаю то что должна сейчас. Будет еще одна смерть. Вернее — две. Потому что после Дэна Толик убьет и меня.
К черту Харитонова!!!
К черту…
Я не увижу, как он умрет. Я не увижу его последнего взгляда, не почувствую последнего дыхания. Не услышу его последнего отчаянного крика.
Я ничего об этом и знать не хочу и никогда об этом не узнаю. Я запрещу себе об этом думать. А значит — это меня и не коснется. Харитон останется для меня лишь именем, никакая личность для меня за этим именем не стоит.
Я не знаю ни его самого, ни его семьи.
Я не знаю, как он улыбается, и как он печалится.
Он для меня не существует.
Я вряд ли стану по нему плакать — ведь плачут лишь по очень близким людям…
Множество людей умирают в Чечне. Множество людей умерли одиннадцатого сентября в Нью-Йоркских башнях.
Вы плакали по ним? Горевали?
Нет.
Потому что вы их не знали.
Вот и я не стану плакать по Харитону. Тем более — он мне враг.
Так я себя настраивала, идя к себе в комнату. Опустошала душу от вины и ужаса перед тем, что должна сделать…
Бухнувшись на кровать, я долго рассматривала лицо своей жертвы. Немолодой уже мужчина, седой, с умными, чуть раскосо — узковатыми глазами, но лицо широкое, русское. Одет как-то очень официально — отличный костюм, снежно — белая рубашка и галстук.
«Это — наш с Денисом убийца», — отстраненно подумала я.
Потом гадливым жестом, словно таракана, откинула фотографию и тупо уставилась в потолок.
Так я и провалялась на кровати, пока в дверь не постучали.
Я встала, открыла и увидела Полукастрата.
— Это тебе, —
Я молча взяла и закрыла дверь.
— Ууу, какие мы вежливые, — донеслось из коридора.
— Растопи в холле камин, — мрачно велела я ему.
Первым делом я решила сделать доброе дело. Чтобы хоть как — то уравновесить зло. Я зажгла одну свечу и на ее огонь отчитала Верунькины килы. Пусть вернется и пилит меня. Но моя советь хотя бы насчет нее будет чиста.
Потом я достала из пакета свертки. Все как я заказывала.
Свечи я разложила на столе, включила настольную лампу на гибкой подножке и согнула ее, чтобы она своим теплом слегка размягчила воск. Чуть в стороне положила крест и пачку с иглами.
Потом размяла руки и принялась вырезать из фотографии лицо Харитона, начиная шептать заклинание на проклятие врага.
Мир вокруг меня перестал существовать. Войди кто — я бы наверно и не заметила. Я полностью погрузилась в процесс, проговаривая слова, смешивая их со своей силой, и направляя все это в нужном мне направлении — в сторону своего врага. Я не останавливалась ни на секунду.
Властно и громко мои губы читали заклинание, а руки мои уже лепили из размягченного воска фигурку, закатывали в нее лицо с фотографии, окутывали заклинанием…
Папиллярные линии рисовали на мягком воске причудливые линии, и я знала, что эти крошечные канавки заполнены до отказа моей силой, смешанной с магией. Черной магией, магией разрушающей, несущей смерть. Я любовно огладила готовую фигурку, голос мой стал мягче, он прочти пел над ней, и мотив напоминал заупокойную мессу.
Я склонилась над фигуркой, коснулась ее своим дыханием, венчая его со смертью, нежно приподняла и положила на крест.
После чего продолжила свое страшное дело. Я пела заклинанием, низко склонившись над фигуркой, и лицо ее постепенно менялось. Наверно плавилось от моего дыхания. Сначала на нем было недоумение. Потом — боль. Глаза ее вытаращились, на месте рта образовалась ямочка, фигурка словно беззвучно кричала. Потом она как — то странно выгнулась, как в судороге.
Я решительно прижала фигурку к кресту и принялась пришпиливать ее иглами к дереву.
Порча на крест — страшная и мучительная порча. Больного мало кто возьмется лечить, всем пожить охота. И Мастер, вешая человека на крест, определяет продолжительность мучения жертвы. Три дня повисит фигурка — значит на девятый день схоронят человека. Месяц — дает полгода больному. Но это ж каким надо быть зверем, чтобы на такое аж на полгода обречь!
Пристрелить было бы милосерднее.
Больного ненавидят все окружающие, и родные — лютее всех. Все что он создал — разрушится. Его будут мучить адские боли и в душе поселится беспричинный, но страшный ужас — и по всем медицинским показателям человек будет здоров.
Повешенные на кресте обычно умирают на улице, и некому подать им стакан воды и утешить напоследок.
Помедлив, я воткнула ему иглу в сердце и в голову.
Не надо мне его мучений. Пусть умрет прямо сейчас.
Я допела заклинание, ласково гладя фигурку, поставила печать на свое дело и быстро спустилась вниз.