Записки партизана
Шрифт:
История Вали такова. По совету Евгения дня за два до прихода немцев она уехала из Краснодара на грузовике вместе со своей матерью и маленькой сестренкой. Недалеко от города за машиной погнался «мессершмитт», бросил бомбу. Мать и сестру убило, машину исковеркало. Валя уцелела каким-то чудом. Ничего другого ей не оставалось, как, похоронив с помощью неизвестных бойцов мать и сестру, вернуться в город, уже захваченный немцами. Чуть живая от горя и усталости, она зашла на рынок — ей захотелось выпить стакан молока. И тут ее схватили…
Валя была ранена в плечо. Пуля прошла
Всех арестованных на базаре вывезли за город. Проехали рощу. В поле машины затормозили.
— Скорей, скорей! — кричали немцы, выталкивая людей из автомобилей.
С каким-то странным равнодушием смотрела Валя вокруг. Она понимала, зачем их привезли сюда. Но ей было все безразлично. Слишком велико было ее горе. К тому же она потеряла много крови, мутился рассудок, и ей казалось: это не она стоит здесь, в поле, ожидая расстрела…
— Снять одежду! — приказали немцы. — Копать яму!
Валя попыталась было раздеться — и не смогла: мешала рана. Все с тем же безразличием стояла и смотрела… Одни с покорностью брались за лопаты, другие в отчаянии ломали руки, хватались за голову. У старика, стоявшего рядом с Валей, по лицу катились крупные слезы. Пронзительно плакали, кричали дети.
Немцы бросались в толпу, кололи штыками, били прикладами тех, кто мешкал раздеваться или слишком медленно копал землю. Мужчина в сером костюме бросился с лопатой на ефрейтора. Его тотчас пристрелили…
Толпа стихла. Застучали лопаты о землю…
— Раздевайся! — гаркнул немец, подходя к Вале.
Валя показала ему на свою рану. Он выругался и сорвал с нее платье. Она почувствовала мучительную, режущую боль, будто раскаленное железо коснулось плеча.
— Строиться на краю ямы! Скорей! Скорей! — торопили немцы.
Валя нашла в себе силы подойти к яме. Глаза застилал туман. Болело плечо. Из открытой раны по рубашке текла кровь.
Ефрейтор подал какую-то команду. Валя увидела дула винтовок, направленных на толпу, но не слышала залпа: перед глазами мелькнули красные круги — и она потеряла сознание…
Когда она очнулась, была уже ночь. Удушающе пахло кровью. Вокруг лежали мертвецы, кое-как забросанные комьями земли. На Вале тоже лежали комья земли. По-видимому Валя потеряла сознание за несколько мгновений до залпа, упала в яму, и ее не задели пули…
Валя не помнила, как она вылезла из ямы. Не помнила, куда шла…
Видно, судьба хранила ее в эту ночь: она не встретила ни одного немецкого патруля. Улица темная, пустынная. Темные дома стояли по сторонам…
Вдруг Валя увидела свет: он на мгновение блеснул в окне, в щелке между шторами. И Валя побежала к нему. Споткнулась, упала, опять потеряла сознание…
Когда она снова пришла в себя, был день, ярко светило солнце. Валя лежала в чистой постели. Ее плечо и грудь были туго забинтованы. У постели сидела женщина в белом халате и в белой докторской шапочке. Валя хотела было подняться, встать, но женщина остановила ее.
— Лежи, лежи, родная, — тихо проговорила она. — Ничего не бойся. С тобой друзья.
Женщина говорила с Валей так, как говорят с малым ребенком, — ласково и в то же время настойчиво и властно. Валя послушно повторила:
— Маргарита Николаевна Красева… Родила вчера сына. Он умер. У меня грудница…
В эту ночь дежурила Валентина Викторовна Дубинина, старший врач краевого родильного дома. Во втором часу ночи она услышала на улице стон. Подошла к окну, прислушалась. Потом вышла на крыльцо. На ступеньках лежала девочка: в темноте Валентине Викторовне показалось, что ей не больше тринадцати лет. Девочку подняли, внесли в приемную. И когда увидели ее при свете лампы, даже старушка-няня — а она многое видела на своем веку — вскрикнула от ужаса. И было от чего!.. Рваная, грязная, окровавленная рубашка. Кровоточащая рана на плече. Лицо бледное, без кровинки. Седые пряди волос…
Валентина Викторовна слышала о расстрелах в городе и поняла: каким-то чудом девушка спаслась от смерти. И эта незнакомая девушка сразу стала для нее родной, как дочь.
Вероятно, то же чувство было и у сестры, помогавшей врачу. Потому что, стоило лишь Валентине Викторовне заикнуться о потере крови, о переливании, как сестра молча засучила рукав выше локтя…
За день до того, как Валя попала в родильный дом, пронесся слух: из третьей городской больницы немцы увезли всех больных в больших серых машинах и никто не вернулся ни домой, ни в больницу. Все роженицы, кто мог хоть кое-как двигаться, разбрелись по своим домам. Остались только трое: они были тяжело больны и уйти им было некуда. Это позволило Валентине Викторовне без всякой огласки поместить Валю в изолятор.
Но что было делать дальше? С часу на час в родильном доме ждали ревизии: немцы осматривали все городские больницы и только родильный дом почему-то пока оставили в покое.
Вот тут-то и посоветовала старушка-няня:
— А ты, Валентина Викторовна, забинтуй ей грудь и скажи: грудница, дескать, у нее. А там уж как бог даст…
Вале забинтовали грудь, завели на нее историю болезни.
К счастью, одна из рожениц, уходя из родильного дома в тот тревожный день, впопыхах оставила свои документы на имя Маргариты Николаевны Красевой, двадцати трех лет, служащей конторы Госбанка. И Валя превратилась в Маргариту Красеву.
Два дня прошли спокойно. Рана заживала, температура была нормальной. Но Валя по-прежнему оставалась ко всему безразличной…
На третий день, к вечеру, у подъезда родильного дома остановилась машина. Из нее вышли немецкий офицер и два автоматчика. Солдаты остались на крыльце. Офицер, не надевая халата, вошел в палату.
— Показать больных! — приказал он на ломаном русском языке. — Дать истории болезни! Документы!
Пока он просматривал документы, Валентина Викторовна думала о Вале. Вести немца в изолятор или не вести? Она ничего еще не успела придумать, как немец сам направился в изолятор.