Записки партизана
Шрифт:
— Я остался при заводах, господин офицер. Шлыков моя фамилия. Кладовщик. Работал еще при старом хозяине, господине Родриане. Вот, собрал сторожих и жду вас. Прошу пожаловать.
Немец удивленно смотрел на Шлыкова. А Гавриил Артамонович, с непокрытой головой, все так же, в почтительной, скромной позе, стоял перед лейтенантом.
— Похвально!.. — сказал наконец немец. — Это хорошо! Старый рабочий должен служить старому хозяину. Я — комендант, лейтенант Вебер. Покажите, где поставить охрану. Цехами займется господин
Из кабины вылез среднего роста невзрачный пожилой немец.
— Вот этот господин… господин…
— Шлыков, — подсказал Гавриил Артамонович.
— Да, да — Шлыков! — повторил лейтенант. — Он покажет вам все, что осталось от большевиков.
На следующий день фельдфебель Штроба в сопровождении Шлыкова обошел все заводы, все цехи комбината. Он сокрушенно качал головой, видя разрушения, и все время что-то записывал в записную книжку.
А еще через два дня у ворот комбината снова загудела автомобильная сирена. На этот раз на легковой красивой машине приехал какой-то важный немец, высокий, сухопарый, лет шестидесяти.
— Где комендант? — властно спросил он у вытянувшегося перед ним в струнку часового.
Часовой вскочил на подножку, машина въехала во двор и остановилась у главной конторы.
Минут через двадцать к Шлыкову прибежала Анна Потаповна:
— Иди скорей, Артамоныч! Вебер зовет!
Несколько минут она шла молча, следом за Шлыковым.
— Что же делать, Артамоныч? — не утерпела Анна Потаповна.
— Что делать?.. Я уже говорил тебе: спроси у своей совести — она подскажет.
Они снова замолчали. У входа в главную контору Анна Потаповна остановила Шлыкова.
— Погоди, Артамоныч. Слушай: верю я тебе! Понял?
— Понял, — тихо ответил Шлыков. — Я знал, что поверишь. Спасибо. А вот поверят ли другие?..
В директорском кабинете Шлыков застал Вебера и того важного немца, который только что приехал на комбинат. Вебер торжественно представил его Шлыкову:
— Бетрибсфюрер господин Герберт Штифт, представитель акционерного общества «ОСТ», директор-распорядитель акционерной компании. А это — тот самый господин Шлыков, старый рабочий, о котором я уже вам говорил. Большевики разжаловали его из директоров в кладовщики. Он поставил охрану и сдал нам заводы.
— Очень хорошо. Прошу садиться…
Примерно через час Шлыков вышел из кабинета. В приемной его поджидала Анна Потаповна: Вебер по рекомендации Шлыкова назначил ее курьером главной конторы.
— Ну, что, Артамоныч? — волнуясь, шепотом спросила она.
— Ничего, Анна Потаповна. Все в порядке!..
На следующий день рано утром Шлыков перебрался в маленькую комнату по соседству с кабинетом Штифта. Анна Потаповна с удивлением смотрела, как Шлыков сам расставлял в ней мебель.
— Что же это, Артамоныч? — спросила Анна Потаповна. —
— Да уж не знаю, что и сказать. Приказали находиться здесь. Советоваться со мной хотят.
— Ну, а ты?
— Буду советовать…
Потаповна вздохнула, покачала головой и пошла к двери. Шлыков окликнул ее:
— Погоди, у меня к тебе дело есть. Вот возьми список, обойди всех по этому списку и скажи: новые хозяева требуют явиться в главную контору к трем часам — знакомиться будут. В первую очередь зайди к Лысенко и Покатилову. Ну, а к этим двум, — Шлыков вычеркнул в списке две фамилии, — я сам загляну…
Когда Потаповна ушла, Шлыков надел потрепанную фуражку, взял палку и своей обычной неторопливой походкой отправился на квартиру инженера Юрия Александровича Порфирьева.
За воротами комбината он нагнал Анну Потаповну: она говорила с комсомольцем Мишей, слесарем батуринской бригады из механических мастерских, зачем-то заглянувшим на комбинат. Когда Шлыков поравнялся с ними, Миша отвернулся, сделал вид, что не видит его.
— Ты что это, Мишка, не видел, что ли? Артамоныч прошел! — спросила Потаповна.
— Видел! — вызывающе бросил Миша…
Шлыков услышал ответ комсомольца, и ему показалось, будто кто ударил его сзади. Нелегко было старику после привычного уважения со стороны всех комбинатских рабочих вдруг услышать от мальчишки пренебрежительное «видел!». Потом Гавриил Артамонович свыкся и с этим…
В квартире Порфирьевых пахло нафталином. В столовой у раскрытого сундука возилась мать Порфирьева. На стульях лежали шубы, пальто, костюмы. Тут же на вешалке висел только что вынутый из сундука фрак…
На комбинате не любили инженера Порфирьева.
Евгений мне рассказывал, что Порфирьев учился где-то на севере: не то в Вологде, не то в Архангельске. Студенческие годы он провел частью в Ленинграде, частью в Москве и в Харькове. Наконец, молодым инженером он приехал работать к нам в Краснодар. Явился на комбинат этаким лощеным молодым человеком: идеально выглаженный костюм, до блеска начищенные ботинки, крахмальный воротничок, модный галстук. Но, несмотря на весь этот внешний лоск, в его облике было что-то неприятное. Может быть, это ощущение вызывали его глаза, мутные, бегающие, ускользающие от взгляда собеседника.
Говорить, а особенно спорить с Порфирьевым было очень трудно и даже неприятно: он принадлежал к той категории людей, которые почитают за оскорбление несогласие с их мнением и тотчас же переводят разговор на личное, стараясь побольнее уязвить, обидеть своего собеседника.
И еще была у него одна отвратительная черта: о чем бы он ни заговорил, он всегда сводил к тому, что все русское — плохо, а все заграничное — хорошо… С подчиненными он был заносчив и груб, а перед начальством лебезил.