Записки писателя
Шрифт:
Итак: страница сборника приблизительно обойдется в 80 коп. На ней вместится от 20 до 24 строк; если вы займете 10 страниц, вам будет стоить это 8 рублей; если пять — 4 рубля. Сборник будет издан в 1200 экземплярах, и вот на 4 рубля вы получите несколько экземпляров сборника, сдадите их на комиссию, и, кроме пользы, ничего быть не может.
Мне желательно с вами познакомиться лично, я вам подарю изданный сборник в Самаре, где вы увидите и мою стряпню; в нем участвовало 15 авторов. Напишите, когда я вас могу застать (если это возможно, то есть личное знакомство). К себе не прошу — редко бываю дома и живу далеко. Простите, что навязываюсь, — нельзя иначе. Ваш покорнейший слуга Алексей Слюзов. 7 марта 86 г.».
Жил он бедно, но без нужды, имея на черный день триста рублей, скопленных за пятнадцать лет торговых занятий,
— Последние деньги у меня стащили, — говорил мне впоследствии Слюзов. — Теперь уж не могу жить привольно. Нужно опять становиться за прилавок.
И на последние десятки рублей открыл возле Курского вокзала торговлю: продавал извозчикам булки, селедки, подсолнухи и горячую колбасу, которую тут же поджаривал в маленькой железной печке, но месяца через два уже жаловался:
— Что-то плохо торгую. Место надо переменить.
И переехал на Цветной бульвар, где сначала была у него в лавке жареная колбаса, а через полгода остался лишь тесовый ящик с рукописями, газетами и сборниками, никому не нужными.
— Пролетел! — грустно смеялся над собою Слюзов.
На судьбу он часто жаловался, но о людях я никогда не слыхал от него дурного слова. Ненавидел он только свою мачеху. Зато уже ненавидел до бешенства, до несправедливости; даже есть стихотворение, начинающееся так: «Мачеха, мачеха, чтоб тебя черти забрали в ад поскорей». Вообще о ней Слюзов никогда не мог говорить без крайнего раздражения. Но про того же директора, который его разорил, он говорил очень снисходительно:
— Не пошла ему на пользу моя беда: все равно кредиторы у него все отняли.
В связи со своим разорением и, как он выражался, «пролетевшей торговлей» и дававшей уже себя чувствовать нищетой и полной безработицей Слюзову пришлось пережить личную тяжелую драму.
Ой, девица бестолковая, Не люби ты парня бедного. Ты послушай бабу старую, А скажу я правду-истину: «Вот как есть-то будет нечего, Одежонка истаскается Да по детям-малолеточкам Все сердечко исстрадается, Так раскаешься, вздыхаючи, Свою долю проклинаючи. Ой, послушай, бестолковая: Не люби парня бездомного». Так старуха красну девицу Научала уму-разуму, А девица молча фартуком Утирала слезы горькие. Она плакала да думала: «Хорошо учить-советовать, А вели-ка быстрой реченьке Воротить назад течение».Нищета с каждым днем становилась ощутительней. В борьбе с нею Слюзов нанялся было в работники, но через месяц отказался:
— Заставляют шестипудовые ящики на спине носить, а я так измучен, что и трех пудов поднять не могу.
Наступили опять безработица и нужда, и «старая баба» из стихотворения восторжествовала: не допустила девичьей любви к бездомному человеку, Слюзов уехал внезапно из Москвы в Ростов-на-Дону, откуда лишь через год я получил от него известие, что живет он недурно: торгует вразнос галантерейным товаром и своими двумя новыми книжками, которые издала какая-то типография, разумеется, без всякого гонорара, и верит автору в кредит не более десятка экземпляров,
Как весна настанет — Я цыган в душе: В степи меня манит, К жизни в шалаше. Там«Написал бы вам и раньше, да вышла заминка в делах: товара имею на 1 руб. 30 коп., а наличных от выручки не хватило на марку: все уходило на хлеб да ночлег».
К письму было приложено несколько стихотворений на обычные его темы — о лишениях и утратах:
Всю могилу понакрыла Молодая ива, А вокруг растет могилы Жгучая крапива. Не пускает та крапива Казака босого — Словно мать от дочки гонит — Бедняка-милого. «Ой, ты, жги, крапива, ноги, Жги больней, больнее. Меня люди не жалеют, Жги, ты, не жалея!» Так казак сказал, а ветер Речь понес и вскоре Разболтал травинке каждой О казачьем горе. На траве кобзарь в ту пору Отдыхал, и кашка Кобзарю то разболтала, Как казак-бедняжка Плакал долго на могиле, Причитая только: «Гой, ты, Катря, моя Катря, Зорька моя, зорька!»С тех пор я не видел более Слюзова, хотя переписывался с ним лет около двенадцати. То получал я письма из Ростова, то из Самары, то откуда-нибудь из провинции, и всегда из этих писем узнавал, что Слюзов издал новую брошюрку или новый сборник и что хорошо торгует им вразнос, но наличность «кассы» редко позволяет ему истратить семь копеек на марку.
Матушка, милая,— Вести печальные С родины я получил: Будто могилка твоя обвалилася, Крест повалился, подгнил; Вся заросла она травушкой сорною, Некому травку сполоть. Вновь возвратиться на родину милую Ты помоги мне, господь. Я бы песочком усыпал могилушку, Я бы слезами ее окропил, Знала бы ты, что, далекий от родины, Сын твой тебя не забыл.Так писал Слюзов, намереваясь посетить, наконец, свою родину — Казань, где в сырой земле лежала его мать, о которой он всегда вспоминал в радостные и тяжелые минуты жизни.
На могиле скорбя, Одинокий стою, Вспоминаю тебя Я, родную мою. Много лет не бывал У тебя я в гостях, Много бед испытал У нужды я в когтях; И в Москве голодал, И в Самаре я жил, В те года и страдал, И безумно любил, И, как вихорь, злой рок На меня налетал. Но везде твой сынок За себя постоял. Честь и гордость пока Не сломились нуждой, Ради хлеба куска Не кривил я душой, И не сгиб под грозой, Устоял я в бою И в гостях у родной, Не краснея, стою.