Записки прапорщика

Оськин Дмитрий Прокофьевич

– А кто вам мешает заявить обо всем открыто?

– Мой сорокалетний служебный стаж. Привычка беспрекословно исполнять приказы. Только с вами нечаянно разговорился. Вам что, надо собрание устроить?

– За этим и пришел.

– Собирайте, и вообще, когда вам надо, - собирайте, не спрашивая разрешения.

Собрал делегатов от каждой роты, подробно рассказал о посещении Петрограда.

Доклад вышел безотрадный. Солдаты долго, задумавшись, молчали.

– Надо домой идти, - неожиданно сказал мой Ларкин.

На Ларкина цикнули несколько унтер-офицеров.

– Домой!
– завопил Ларкин.
– Землю брать, все равно воевать больше не будем!

–

За дезертирство тоже смертная казнь, - ответил кто-то Ларкину.

– Всех не переказнят. Что, у нас винтовок нету? Взять винтовки и разойтись.

Слово попросил член комитета Панков:

– Что же это, товарищи? Зачем мы всякие организации на фронте имеем? В деревне земля как была у помещиков, так и осталась, на фронте солдатам смертная казнь, а генералам всяческие почести и уважение, капиталисты по-прежнему своими фабриками и заводами управляют. Где же это самое социал-революционное-то правительство наше? Я так думаю, что нам надо в Питер написать, и не в крестьянский Совет, а прямехонько в Смольный, в Совет рабочих депутатов. Сколько из полков людей постреляли! Взять хотя бы наш двенадцатый... Человек тридцать!.. А из тюрьмы куда? Может, на виселицу?

– Подожди, Панков, - прервал я его.
– Что положение скверное, верно, но не настолько, чтобы впадать в панику. Нам надо связаться с армейским комитетом и комиссаром. Выяснить, как они смотрят на происходящие события.

– Тогда давайте так и решим, - предложил собранию Панков.
– Пусть Оленин едет в штаб армии, а по возвращении вернемся к обсуждению этого вопроса.

Его предложение было принято.

На другой день я был уже в штабе армии.

Комиссар армии Чекотилло в отъезде. Его помощник Цветков должен скоро прийти.

В ожидании Цветкова сижу в комнате секретаря, присяжного поверенного Смирнова.

– Я каждый день регулярно веду запись своих впечатлений, зарисовываю в своей тетрадке типы приходящих на свидание к комиссару солдатских представителей...

"Значит, и меня зарисует", - подумал я.

– И что же, интересно?

– Чрезвычайно интересно. Можно публику разделить на две основные категории. Первая - сочувствующие революции, преимущественно солдаты; редко попадет офицер военного времени. Люди этой категории приходят к комиссару с возмущением на существующие порядки, в частности на жестокий режим генерала Корнилова, и комиссар должен всячески успокаивать, уменьшая возможные эксцессы со стороны солдатской массы. Другая категория - офицеры, жалующиеся на солдатские организации. С этими людьми приходится комиссару говорить уже по-иному. Эти господа выходят от комиссара несколько облегченные в своих настроениях, но, конечно, неудовлетворенные.

Трудна роль комиссара, он не хозяин армии, а что-то среднее между молотом и наковальней. Командующему армией, например, надо провести какое-нибудь мероприятие, которое явно направлено во вред интересам основной солдатской массы, генерал чувствует, что тут нужно содействие комиссара, - и комиссар должен, не вникая, собственно, в суть мероприятия, так его представить солдатам, чтобы оно показалось и полезным и нужным. Отменить распоряжение командующего армией комиссар не может, издать самостоятельное распоряжение по армии тоже не может, в общем, совершенно никчемный человек. Для меня непонятно, зачем, кому и для чего он потребовался.

Вскоре пришел Цветков. За чаем он жаловался на бесправие комиссара и бестактности, допускаемые генералитетом.

Я поставил перед ним свои вопросы.

– Насчет смертной казни, - сказал Цветков, - я ничего не скажу. Возмущение этим распоряжением идет со всех сторон, но оно продиктовано,

я думаю, вы понимаете, желанием правительства сохранить боеспособную армию, особенно после несчастного тарнопольского бегства. Нужно солдату предложить дилемму: или он при наступлении имеет известный шанс остаться в живых, или при бегстве с позиций безусловно будет расстрелян. При такой дилемме солдат, естественно, будет выполнять распоряжения начальства о наступлении. Если же не смертная казнь, то с какой стати солдат пойдет в наступление? Солдат дрожит только за свою шкуру. Так что и с моей точки зрения, - в заключение сказал Цветков, - смертная казнь на фронте - явление совершенно естественное, и напрасно вы так возмущаетесь. Что же касается крестьянской секции, я охотно пошел бы вам навстречу, если бы на этот счет не имелось распоряжения Военного министерства, - ведь мы сейчас на фронте, по новому положению, не можем создавать каких-либо общественных организаций, за исключением уже созданных комитетов. Всякие новые организации требуют санкций свыше. Я полагаю, нужно ждать указаний из Питера.

В столовой армейского комитета неожиданно встретил земляка Бушуева, с которым был знаком еще до призыва на военную службу. Бушуев - сын зажиточного крестьянина со станции Епифань; в детстве был отдан мальчиком на выучку в Петербург в одну из типографий, где и работал до самой войны, а уже во время войны был призван по мобилизации. Теперь Бушуев меньшевик. В армейском комитете занимает должность редактора "Известий комитета".

– Без репрессий нельзя, - говорит Бушуев.
– Уж больно распущенность у нас велика и некультурности много. Армейский комитет принял решение поддержать мероприятия, направленные на усиление дисциплины.

– Но ведь идиотски же проводятся эти мероприятия.

– Для того чтобы мероприятия проводились как полагается, учрежден комиссар; ни один смертный приговор не может быть приведен в исполнение без санкции комиссара.

– Ну и что же, комиссар приостанавливает приговоры?

– Он обычно советуется со своей фракцией при армейском комитете, и всякие утверждения, если бывают такие, выполняются на основании соглашения с фракцией. Так что в данном случае утверждение смертной казни не зависит от единоличного усмотрения комиссара армии или его заместителя.

– Но ведь сам факт смертной казни, - возмущенно говорю я, - больно мерзок; революция, свободная Россия, солдаты получили права гражданства, и вдруг стоило случиться одному тарнопольскому отступлению, как сейчас же поднялся дикий вопль буржуазии и на голову солдат сваливается смертная казнь; ведь вы так вновь отберете все права, данные в марте.

– Что было дано, то сохраним. А ты зачем приехал?
– в свою очередь спрашивает он меня.

– По организации крестьянской секции. Я работаю в крестьянском Совете третьей дивизии. Цветков говорит, что без приказа Военного министерства это дело организовать нельзя.

– Ты поставил бы этот вопрос у нас в армейском комитете.

– Мне разъяснили, что надо только с комиссаром согласовать.

– Как хочешь. Правда, сейчас армейский комитет не мог бы собраться, все члены находятся в разъездах по частям, у нас, собственно, лишь редакционная коллегия на месте.

* * *

По возвращении в полк вновь созвал представителей моего "крестьянского совета", на котором доложил о результатах поездки.

– Будет лучше, - предложил я, - если каждый полк будет иметь свою, самостоятельную ячейку, а дивизионный комитет будет состоять, таким образом, из представителей полковых комитетов, что уменьшит громоздкость наших собраний и приблизит нашу работу непосредственно к солдатам.