Записки прижизненно реабилитированного

Цилинский Ян Янович

В подборке «Учебный год начался» имелась статья доцента кафедры философии Козла «Наши насущные задачи». Доцент отнесся к работе халтурно и ограничился пересказом цитат из центральной прессы, не связав установки с конкретной жизнью института:

«Как видно из директив XIX съезда КПСС, материалов пятой сессии Верховного Совета СССР и речи на сессии Г. М. Маленкова, вопросу дальнейшего улучшения медицинского обслуживания населения уделяется много внимания. Большие задачи по выполнению директив съезда стоят перед нашим институтом. Дирекция и партийная организация должны неуклонно соблюдать партийные принципы подготовки врачебных кадров по их деловым и политическим качествам. Решение поставленных задач может быть

достигнуто лишь на основе широкого развития критики и самокритики, мобилизации всех наших сил на выполнение указаний товарища Маленкова. Воспитание молодежи должно постоянно находиться в поле зрения партийной организации. Известно, что всякое ослабление влияния социалистической идеологии означает влияние идеологии буржуазной. Там, где слаба идеологическая работа, создаются условия для проникновения тлетворного влияния Запада. Это приводит к снижению идейного уровня подготовки студентов. Мы обязаны усилить работу в среде новобранцев института, повседневно воспитывать их в духе коммунизма, идейно закалять их!» Как он собирается решать поставленные задачи, Козел не сообщил.

От статьи доцента Козла выгодно отличалась заметка парторга Могильщика «Бдительность — долг каждого комсомольца». Она была конкретной. Рэм Титович делился в ней своими мыслями о бдительности, пришедшими к нему в связи с проникновением в институт Иголкина. О самом недостойном студенте в заметке говорилось лишь намеками, но достаточно определенно для всех, кто умел читать между строк. Как очевидный отрицательный пример назывался нс Иголкин, а первокурсница Галина Кукина. Она по случаю поступления в институт устроила вечеринку в общежитии. Встреча первокурсников была расценена как пьяный дебош и грязная оргия. Рэм Титович усмотрел в поведении Кукиной и ее друзей гнусное разложение в быту. В своей заметке Могильщик развивал мысль товарища Жданова о том, что бытовое разложение — грозный признак потери бдительности. Морально разложившиеся люди становятся червоточиной в граните идеологии. Через нее враги просачивались в советский мир. В порядке борьбы за усиление бдительности Галина Кукина и ее товарищи были лишены стипендии.

В статье «Из прошлого нашего института» рассказывалось про медицинского корифея и основоположника, имя которого носил институт. Основоположник был материалистом, сочувствовал декабристам и подвергался гонениям со стороны царского правительства. О том, что корифей служил лейб-медиком и лечил царскую семью, в статье не упоминалось.

Бросив прощальный взгляд на институтское здание, Василий отправился к дому. Первоначальную часть по пути до Смоленской площади он решил пройти пешком. Дорога шла по Труженикову переулку к Плющихе. В Тружениковом переулке Иголкин настроился на практический лад:

«Пора налаживать семейную жизнь с Татьяной. Теперь мы студенты. С сентября она идет в театральный институт, а я в медицинский. Денег хватит. Наш доход: моя повышенная стипендия 350 рублей и приработок. Устроюсь санитаром. Это принесет в месяц рублей 600. Еще 700 рублей зашибу на такелажке. Да и родители не оставят в нужде. Балерина пусть себе учится на актрису и ни о чем не думает. Наследство ее сохраним. На него можно только любоваться. Такая красота! С жильем все в порядке. Правда, Тане не нравится у тетки. С соседями не ужилась. Но это бабьи глупости. Пройдет. Главное, что есть свой угол и крыша над головой».

Иголкин пребывал в совершенной самоуверенности. Жилья на Рождественском бульваре у них больше не было.

На имя начальника отделения милиции поступил сигнал:

«Обращаю ваше внимание на факт вопиющего нарушения паспортного режима и правил социалистического общежития. На площади нашей соседки А.В. Погодиловой (фамилия тетки Василия по мужу) с ее попустительства и без прописки вселился некто В. Иголкин. Налицо потакательство и корыстный интерес.

Не исключено и враждебное озлобление. Муж А.В. Погодиловой был разоблачен как враг народа и получил по заслугам. Она от него не отреклась и замуж снова не вышла, хотя и имела достойные предложения (от брата анонимщика — он служил в железнодорожной прокуратуре). Иголкин — темная личность. Нигде не работает. По виду амнистированный уголовник. Волосы еще не успели отрасти после тюрьмы, а он водит в нашу квартиру женщин легкого поведения, устраивает пьяные оргии, дебоширит, оскорбляет жильцов, нарушает в ночное время общественную тишину и отказывается платить по счетам за коммунальные услуги. Его подруги тоже из уголовниц, с короткими волосами. Жильцы запуганы и молчат. Прошу вмешаться и навести справедливый советский порядок в нашей квартире».

Под текстом стояла подпись «Пронзительный прожектор». Сосед-анонимщик хотел начертать другой псевдоним, «Доброжелатель», но передумал, решив, что он меньше подходит к случаю. Псевдонимов в запасе у анонимщика было достаточно: «Скорбящий», «Внимательный», «Неравнодушный», «Негодующий», «Теперь не молчащий», «Верный сталинец», «Простой советский человек», а также чужие инициалы «П. У. П.».

Милиция приняла сигнал к делопроизводству. Тетку Василия ожидали крупные неприятности, а ему самому путь на Рождественский бульвар был заказан.

На Плющихе прогромыхал трамвай. Набежавший шум рассеял житейские мысли Василия. Он подумал с досадой:

«Какая проза приходит в голову! Вспоминать об этом даже не хочется!»

Его захлестнула волна нежности. «Таня, моя милая! Мы нашли друг друга в равнодушном и пустом мире. Наша встреча и любовь — такое чудо!

Родная! Ты совсем извелась без меня и измучилась в одиночестве. А я часто бывал таким невнимательным».

Он вспомнил ночь, недавно проведенную с Татьяной. Василий пришел на свидание с экзамена по физике, и время дальше принадлежало им. Утихли ласки. Он лежал опустошенный и усталый. В окно врывалась ночная тьма бульвара. Рассвет еще не наступил. Шел август. На плечи наседала осень. Татьяна была рядом, но ласковые руки не трогали его виски, а губы не целовали в глаза и лоб. Он слышал недовольный голос:

— Вася, я больше не могу так! Одна, всегда одна! Бросай свою противную медицину. Только дураки учатся. Люди живут! Мы столько мучились в лагере и заслужили право на счастье! У нас есть все — и деньги, и любовь. Целое царство любви! Денег нам хватит, хватит! Я богатая невеста. Уедем на месяц из Москвы. Будем вдвоем, всегда вдвоем! Вася! Васенька!

В нем поднялось раздражение:

«Опять свое запела!»

Почувствовав, что не достигает цели, балерина прибегла к испытанному средству:

— Вася! Разве тебе плохо со мной? Любимый, иди ко мне! — Она прильнула к Василию своей влекущей грудью. Он не остался равнодушным и отозвался на зов любви. Кружилась голова. Пришла минута счастья. Ее венцом был сладкий стон Татьяны. В прошлые дни этот звук не раз оглашал комнату. Он вырывался сквозь приоткрытое окно и разгонял на миг ночную мглу бульвара. Потом звучали слова любви, мольбы и клятвы. Василий отгонял их и погружался в сон.

Иголкин вспомнил, что в то утро он долго спал и сам не пробудился. Его трясла Татьяна:

— Вася, как не стыдно столько спать! Сейчас же вставай и отправляйся жарить яичницу!

Василию не хотелось подниматься. Распоряжение балерины вызвало протест:

— Сегодня готовить яичницу твоя очередь. Иди! А я еще поваляюсь.

Татьяна была обескуражена. Она не знала, что очередь готовить пищу может приходить и к ней. Надувшись, балерина отправилась на кухню. Она не задержалась там.

— Вася, у меня не зажигается примус! — От ее рук шел запах керосина.

— Ты не можешь научиться делать самые простые вещи! — с досадой ответил он, поднимаясь с постели.