Записки прижизненно реабилитированного
Шрифт:
— Нашел чем гордиться! Зубрить ученический курс — это не занятие для мужчины! — ответила балерина с раздражением и подумала: «Я мучаюсь, а он бахвалится!»
Василий почувствовал враждебность в ответе, но не знал, как смягчить балерину. Он устал. Сил на трудный разговор у него не было. Больше всего хотелось склонить свою голову к ней на колени и услышать «мальчик мой маленький» или еще что-то такое же нежное. Чтобы делать хоть что-то, он произнес, понимая всю ненужность своих слов:
— Отличная сдача экзаменов поощряется. Мне полагается повышенная стипендия.
Татьяна молчала. Она готовила свой ответ. Он был жестким и решительным. Туда входило
— Таня, иди ко мне! Разве тебе плохо со мной? — Он просил, умолял и надеялся разом покончить с отчуждением.
Василий обнял Татьяну и привлек к себе. Балерина на секунду поддалась его порыву, но тут же окаменела. Она поняла грозившую ей опасность:
«Сейчас тело охватит сладкая слабость и начнут подгибаться колени. Я забуду обо всем на свете. Вася поднимет меня на руки и понесет к кровати. Наступит минута счастья. За нее можно все отдать! Но потом он станет холодным и далеким, а я останусь одна со своим горем. Его нельзя будет ни в чем убедить. Передо мной встанет стена молчания и равнодушия. Нет! Этому не бывать!» — Татьяна вырвалась из объятий Василия.
— Таня! Что с тобой? — воскликнул студент, обескураженный ответом балерины на ласку. — Улыбнись, моя хорошая!
— Чему мне улыбаться? Твоей повышенной стипендии? — машинально сказала Татьяна. Ответ был оскорбительным, но балерина не думала о его смысле. Она говорила только для того, чтобы выиграть время. Татьяна растеряла слова, которые приготовила для Василия, и не знала, с чего начать. Они вертелись в сознании, но не складывались во фразы.
Происшедшее больно ранило Иголкина. Он вспомнил о другом времени. Ожили картины их встречи в вагоне и сказочное путешествие в Звенигород. Захотелось вернуть безграничное и заполняющее всю душу счастье и непоколебимую веру в таинственно-прекрасное, к огням которого летел их поезд.
— Таня, собирайся! Мы едем в Звенигород! — сказал Василий нежно и решительно.
Балерина радостно встрепенулась. Она узнала своего Василия. Вспомнились синие лесные дали и прозрачная река, журчащая на перекате. Как и тогда, она стояла по пояс в чистой воде. Сверху смотрели холмы Звенигорода. Хотелось окунуться и плыть, но сдерживал страх перед холодом. Прозвучал талое студента: «Не бойся, Танюша. Страшно только решиться. Холодно будет всего одно мгновение, а потом станет хорошо. Окунись и плыви. Ну!»
Татьяна повиновалась и победила страх. Она решилась начать говорить. Слова были готовы сорваться с уст. В них не было больше обиды и озлобления. Все стало простым и ясным. Они владели бесценным даром любви. Их жизнь принадлежала этому чувству. Все остальное рядом с ним было недостойным, мелким и жалким.
«Вася, вернись в Царство нашей Любви! Мы будем жить в ее сиянии. Это наша вселенная, радость и мечтания. Нет больше ничего на свете!» — хотела позвать балерина. Внезапно она вспомнила его отчужденные глаза, которые так часто видела в последние два месяца. «Василий лгал, когда уверял: «Человек, которого вы полюбите, будет счастливей всех королей». Он и меня и себя обманывал, — промелькнуло в сознании. — Ему не нужна моя любовь. — Ей представился облик ушедшего в себя Василия. — Он со мной не считается! Мне нет места в его душе и сердце! Так было, и так будет всегда! Ничего не изменится! Мамочка права тысячу раз!»
У Татьяны померкло в глазах. Показалось, что, еще повинуясь студенту, она бросается в воду. Пришло ощущение полета и падения. Приближалась поверхность реки. Боковым
Иголкину казалось, что он очутился на концерте на Медном Руднике. На сцене была не изящная и целомудренная балерина, его недоступная мечта, а остервенелая и похабная лагерница, утратившая остатки совести и потерявшая всякий стыд. Нос у Татьяны удлинился. Лицо стало некрасивым. На Василия лился поток лагерной брани.
Автор позволит себе отступление. Матерная и лагерная брань соотносятся между собой примерно так же, как доброе старое привидение с чудовищами из современных фильмов ужасов. Человек, не побывавший в лагерях, об этом не догадывается. Недавно во вполне приличное московское общество пришла мода на мат. Что делать, мода капризна, своенравна и непредсказуема. Мат звучал во время застолий, в компаниях. Хорошенькие женщины, жеманясь и кокетничая, произносили бранные слова. Мужчины не делали пропусков в анекдотах. Все выходили за грань дозволенного и наслаждались сладостью греха. Милые, веселящиеся люди не ведали, что из слов, которыми они так беспечно играли. как из кирпичиков, создан чудовищный фольклор. Эта словесность впитала в себя самое грязное и отвратительное, что есть в человеке: цинизм, богохульство, разврат, рабство, предательство, жажду крови, подлость, насилие, примитивность остервенелого зверя — весь позор лагерей.
После уроков Светланы Иголкин до отвращения ненавидел и всеми силами изгонял из себя лагерную брань. Студент выбирался на берег из мерзости прошлого. Теперь на него из любимых уст лился мутный поток. Татьяна не только извергала проклятия, но и била Василия по лицу. Он не отворачивался и не защищался. Из разбитых губ текла кровь. Намечался синяк под глазом. Боль не чувствовалась. Осквернялось все святое, рушилось царство любви, все катилось в пропасть. К Иголкину пришло охватившее его вчера бессилие. Перед глазами все плыло, бежали фиолетовые полосы. Он не мог остановить балерину и удержать от позора. Не говорил он и самого главного, что любит Татьяну, будет любить и никогда не сможет выкинуть ее из сердца.
Балерина возвратилась в свое прежнее прекрасное обличье. Она перестала наносить удары и смолкла, а потом подняла взор на студента и сказала усталым голосом:
— Вася, куда ты меня завел? — и продолжала с презрением: — Ты заманил меня в Царство Любви и бросил. Обменял на пустые мечты. Ничтожество, ты не умеешь любить! Ты предатель! Проклинаю тот день, когда мы встретились! Запомни, что я тебя ненавижу! Уходи и не ищи встреч со мной. Сил моих нет на тебя смотреть, — добавила она, словно просила о милости.
Вечером Василий был в церкви апостола Филиппа у Арбатских ворот в Филипповском переулке. Раньше туда ходила его бабушка, попадья Мария. Он молился. Настоящих слов молитвы студент точно не знал, но молитва была настоящей. Он просил небо дать ему силы скорее забыть балерину. Своей вины перед этой женщиной Иголкин не сознавал. Лицо Василия было разбито, но на это никто не обращал внимания. Витька Рычаг без пахана Ванечки и поредевшая блатная гвардия еще продолжали свой марш по Москве. На город накатывались волны насилия. Их грязная пена обдавала людей.