Записки прокурора
Шрифт:
Проработав пятнадцать лет следователем, она вдруг неожиданно для всех, кто её знал, решила уйти из прокуратуры. Жаль было терять такого опытного работника.
— Нет. Просто не совсем понимаю мотивы. Мне казалось, вы увлечены своим делом. А не будет скучно? После такой работы — и начальник отдела кадров на заводе: бумажки, анкеты…
— Кстати, не только бумажки. Но и люди. Это больше подходит для женщины. Тем более — в моих летах.
— Насчёт лет — рановато заговорили. — Я невольно улыбнулся. — Ей ни за что не дашь сорок.
— И правильно, —
— Оклад у вас будет выше, я понимаю…
— Выше. — Инга Казимировна нахмурилась, смяла сигарету в пепельнице. — Но это, как вы знаете, не основное. Хотя тоже имеет значение. Почему-то мы ужасно стесняемся говорить о деньгах. Но они существуют и играют в жизни человека немаловажную роль.
— Деньги, деньги… По-моему, они производное, а не главное в жизни. Не принимайте на свой счёт. Я говорю вообще… Когда вы думаете уходить?
— Когда закончу дела.
— А вас будут ждать?
— Да. Человек уходит на пенсию. Месяц раньше, месяц позже — не так важно…
Снова раздался звонок из милиции. Начальник РОВДа майор Никулин.
— При обыске изъят чемоданчик с деньгами.
Я чуть не подскочил от удивления. А когда справился о сумме, то ответ ошарашил меня ещё больше.
— Сорок девять тысяч девятьсот рублей.
— С ума сойти можно! — не сдержался я.
— Что? — переспросил майор.
— Без сотни пятьдесят тысяч?
— Копейка в копейку, товарищ прокурор…
Да, сумма чудовищная для нашего городка…
…У майора в кабинете царила та летняя зыбкая прохлада, которую держат толстые кирпичные стены.
На тяжёлом двухтумбовом столе с белым мраморным пресс-папье — раскрытый чемоданчик. Обшарпанный по углам, с неровными царапинами. Радужные переливы ассигнаций крупного достоинства, сложенных не очень бережно, как ссыпанные из колоды карты.
Старуха в платочке сидела возле стола начальника, стараясь выпрямить свою согбенную спину. Так часто сидят люди в присутственных местах.
Допрос вёл майор. Записывал младший лейтенант милиции.
— Давай, мамаша, говори. — И пояснил мне, кивнув на старуху. — Товарищ Шатрова, домовладелица.
Она поднесла к голове костлявую коричневую руку, заправила волосы под платок. Я заметил — платье опрятное, глаженое, как и платочек.
Голос у старухи высокий. Губы собраны в складки.
— Стою я, значит, вчера за корытом, — продолжала она свой рассказ. — Сына Евгения обстирать же надо. Все на моих плечах. Часов пять было. Миша пришёл…
— Луговой? — уточнил майор.
— Ага, — кивнула старушка. — Квартирант наш. И говорит мне: баба Тоня, Женька напился. Где, спрашиваю? В буфете, у водокачки. А сама не пойму, с каких это шишей Женька выпивку купил? С утра клянчил целковый, но я не дала. У дружков его не бывает денег. Пьяницы…
— Хорошо, — кивнул Никулин. — Луговой, ваш квартирант, сообщил, что сын пьяный…
— Ага. Побегла я до буфета. Знаете, Розка там торгует. Женька уже хорош. Я ему: бессовестный, прости господи, как
— Сотнями, говорите? — переспросил Никулин.
— Ага. Думаю, шутят. Откуда у Евгения такие деньги? А Розка-буфетчица подмигивает: действительно, мол, сотенной… Доволокла я Евгения домой. Свалился как мёртвый. Пусть, думаю, поспит, а утречком я его поспрашаю… А у самой нейдёт из головы насчёт сотенной. Не связался ли он с какой шпаной…
— Вы его друзей хорошо знаете?
— Ага. Только какие они друзья? Просто пьют вместе… Значит, сходила я нонче утром на рынок, редиски продала, лучку зеленого. Кормиться же надо. Прихожу, постель Евгения прибрана. Слышу, в комнате Миши разговаривают. Стаканами звенят. Подумала, что гости, потому как с Женькой я квартиранту пить строго-настрого запретила. И Михаил уговора того нашего держался. Прислушалась я. Батюшки, с моим пьёт! Впервой это случилось, товарищ начальник. Хотела я зайти, да слышу, о каких-то деньгах говорят. Квартирант втолковывает Женьке, что, мол, деньги он сам делает. И Евгения в напарники зовёт. Я так и обмерла. А в голову стукнуло: вона откуда у моего Женьки вчера сотенная была…
— Расскажите, пожалуйста, подробнее и точнее, что говорил Луговой?
Шатрова приложила пальцы к губам, задумалась.
— Простите, товарищ начальник, меня, старую, не все разобрала. Но то, что деньги не настоящие, помню… Ну, я тут же до вас подалась. Чего греха таить, пристрастился Евгений к водке, но дойти до уголовщины — никак нельзя допустить…
— Луговой давно снимает у вас комнату?
— Да с месяц.
— Вы знали его до этого?
— Совсем не знала. Нездешний он.
— Паспорт проверяли?
— Без этого нельзя… Посмотрела.
— А прописку?
Старушка растерянно посмотрела на майора.
— Простите, товарищ начальник, забыла, старая, эту самую прописку посмотреть…
— Нехорошо, конечно… Не говорил ли он вам, зачем в Зорянск приехал?
— Да я и не интересовалась. Неудобно. Миша — человек культурный, вежливый. Главное — непьющий…
— Вам его кто-нибудь рекомендовал? — спросил Никулин.
— Нет. Ходил, говорит, по посёлку, спрашивал, у кого комнату можно снять. Указали на меня.
…После старухи в кабинет попросили сына. Зашёл парень лет тридцати. С помятой, опухшей физиономией. Выцветшие до белизны хлопчатобумажные брюки не доходили до щиколоток. Но были чисты и отглажены. Как и дешёвая ситцевая рубашка. На босых ногах — сандалии с одним оторванным ремешком переплёта. По комнате разлился запах тройного одеколона.
Садился на стул он осторожно. Сев, подозрительно покачнулся.
— Я сам показал, товарищ начальник, где чемоданчик. Как только Мишка Луговой сказал мне, что деньги фальшивые, я потихоньку его в голубятню спрятал. Чтоб Мишка не сбег от милиции…