Записки сержанта
Шрифт:
– Мария Павловна, разрешите я вас провожу, – предложил Чебыкин. – Быстро темнеет.
– Пожалуйста, – была не против Хмелева.
– Хорошо отдохнули, правда? Целый год собирались в цирк и, наконец, собрались. То автобуса не было, то еще что-нибудь. Система у нас такая: на все надо разрешение, справка. В детстве я мечтал стать акробатом. Шаловливый я был. Ох и доставалось мне от отца. Один раз он меня так отшлепал ремнем, что я сесть не мог. Я не обижаюсь на отца. Как-то надо было меня учить. В школе я учился с тройки на двойку. Не было у меня тяги
– Ух! Еле догнал вас, – отдувался Клюев. – Бежите как на пожар. Мария Павловна, берете меня в провожатые? Надежней будет. Двое. Целая охрана.
– Опоздали. Я уже пришла.
– Ничего. Я теперь знаю, где вы живете. В гости приду. Можно?
– Пожалуйста, приходите. Чаем напою.
– Чай у меня и дома есть.
– А больше ничего не держим. Закон не позволяет. До свидания.
– До свидания, Мария Павловна. Спокойной ночи. Всего хорошего, – подал Чебыкин руку.
Мария Павловна прошла в подъезд.
– Леонид Иванович, разговор есть, – хотел Клюев выговориться, устал: дома – скандал; на работе тоже неприятности.
Чебыкин умел слушать, если с чем был не согласен, то делал это незаметно, ненавязчиво.
– Леонид Иванович, я всю жизнь проработал слесарем. Чего я добился в жизни? Богатым стал? Да ничего подобного. На книжке триста рублей лежит – вот все мое богатство. В работе я никогда последним не был. Да мне ничего и не надо. Только иной раз обидно делается: работал, работал, а добра не нажил. Все, выходит, проел. На брюхо работал.
Клюев одевался просто. Зимнее пальто он носил уже шестой год. Ворот рубашки расстегнут, шея открыта.
– Сергеевич, застегни рубашку. Холодно.
– Я холода не боюсь!
– Ты, Сергеевич, верно заметил, – тяжело вздохнул Чебыкин. – Мы, в основном, работаем на себя, чтобы сытым быть, одетым. …ну на большее денег не хватает. Но есть еще один момент – через труд человек утверждает себя в жизни. Конечно, много у нас в цехе ручного, рутинного труда. Что поделаешь. Позавчера я был на дробилке. Там – сущий ад. Пыль, грязь, холод. Как там люди работают? У нас в цехе еще хорошо, работать можно. Светло, тепло.
– Рабочий человек не ценится. Так, работяга.
– Ну, Сергеевич, ты зря это… Рабочий человек – это главная фигура на производстве. В капиталистических странах как делается: прогулял человек – сразу выгоняют, а мы боремся за человека, воспитываем его. Ну выгоним мы прогульщика. Он устроится на другое место, там будет прогуливать.
– Один раз ошибешься – весь год будут помнить, весь год будешь плохим. А, что там говорить!.. – Не затем Клюев начинал разговор, чтобы ругаться. – Не поймем мы друг друга никогда.
– Подожди. Почему не поймем? – хотел бы Чебыкин разобраться. – Может, действительно, я что-то не понимаю, бываю не прав. Так ты подскажи. Мы делаем одно общее дело – выпускаем щебень. Нам нечего делить, как ты считаешь?
– Я никак не считаю, – отмахнулся Клюев. – Я –
– Ты, Сергеевич, зря обижаешься. Ты бы мог быть передовиком, если бы с дисциплиной подтянулся. В работе тебе нет равных. Мне иной раз тебя даже жалко.
– Что меня жалеть! Я не ребенок, – подобрел Клюев. – Виноват – наказывать. Наказание – самый действенный метод воспитания.
– А я считаю, наказание – крайняя мера.
– Крайне действенная. Человеку скоро на пенсию, а вы учить его собираетесь. Смех и грех!
– Учиться никогда не поздно.
– Сколько на нашей шее грамотеев сидит, – зло взяло Клюева. – Сидят в кабинете, палец о палец не ударят, а деньги получают. Надо так делать: отработал четыре часа на производстве материальных благ, заработал себе на хлеб, а остальное время чем хочешь, тем и занимайся. Хоть звезды считай.
– Конечно, есть у нас еще такие кабинетные деятели. Но не все же такие.
– А может, так оно и должно быть, так богу угодно, чтобы кто-то работал, а кто-то – паразитировал. «И жизнь хороша и жить хорошо…», – пропел Клюев.
– В жизни, конечно, всякое бывает.
– Да! Да! Так оно! До свидания.
– Спокойной ночи.
– Спокойней не бывает.
«Сейчас начнется, – думал Клюев. – Сучка! Из дома еще выгоняет. Я скоро уеду. Нужна ты мне. Милицию вызывает. Знал бы, что все так получится, так лучше бы на старухе какой женился. Нужна мне ее красота. Была бы баба».
8
В связи с реконструкцией дробилки, увеличения объема токарных работ, по приказу директора завода в ремонтный цех были откомандированы с завода на месяц три человека, знающие токарное дело. Среди откомандированных оказался и бывший токарь ремонтного цеха Сергей Глушко.
– На складе лучше работать, – говорил он. – Не надо всю смену стоять за станком. Нет работы – сидишь.
Глушко работал слесарем, токарное дело еще не забыл; в позапрошлом году перевелся на склад. Токарная работа начинается с заготовки материала. Надо найти сталь, завезти прокат в цех, распилить на механической ножовке и доставить к станку. На все это у Глушко ушло два часа. Он не торопился. В одиннадцатом часу приступил к работе.
– Сергей, фланец надо проточить. – Положил Чебыкин на станок чертеж. – Снять две десятки на диаметр. Слышишь? Сергей, надо фланец проточить!
– Началось! Сделай то, сделай другое. У меня есть работа. А всякие там ваши шабашки меня не интересуют.
Чебыкин опешил, он никак не ожидал услышать такое от Глушко.
– Подожди. Какие шабашки? Это шаблон. Из-за этого фланца у меня Дмитрий без работы.
– Хочешь, сам вставай за станок. – Глушко пошел курить.
Он сидел за столом у доски «Будни цеха», небрежно закинув ногу на ногу. Упрямый с ямочкой подбородок, волевые тонкие губы, широкие скулы человеком с характером. Чебыкин не то что говорить, смотреть на него не хотел, но отношения надо было выяснить, тут не до амбиций.