Записки сержанта

Чихнов Владимир

Труднее пришлось с выборами заместителя начальника цеха: предложили несколько кандидатур: Ельцов, Чебыкин, Ефимов, Лаптев. У всех среднее образование. Иванова Ольга, кладовщица, предложила еще Стрельцова, электрика, у него тоже было средне-техническое. Но его кандидатура сразу же отпала: человек он был безынициативный, на руководящую должность не годился.

– Товарищи, у меня самоотвод, – поднял Чебыкин руку. – Не подхожу я на эту должность.

– Нет. Подождите. – Тамара Тарасовна самым решительным образом была против самоотвода. – Коллектив

вас выдвинул, значит, коллектив вам доверяет! Леонид Иванович, в цехе вы работаете давно. Производство знаете, ваша смена неоднократно выходила победителем в заводском соревновании. Будем голосовать, товарищи.

Чебыкин набрал наибольшее количество голосов.

– Товарищи, – встал Леонид Иванович, с трудом сдерживая слезы. – Я вам очень благодарен за поддержку. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы оправдать ваше доверие. Спасибо!

«Кем я был раньше, – думал Чебыкин после собрания. – Да никем. Оболтус, каких много. Теперь вот заместитель начальника цеха. В жизни всякое бывает. Может, я в чем-то бываю не прав, но я стараюсь, чтобы все было по справедливости. Жизнь надо прожить честно. Это долг каждого человека, гражданина».

3

Теперь, чтобы устроиться на работу по новым правилам, надо заручиться доверием коллектива. Если он не против – можно подавать заявление в отдел кадров.

– Зачем собираться, устраивать весь этот спектакль? – выходил из себя Бушмакин. – Все равно мы возьмем его на работу. У нас нет в смене крановщика.

– А может, он нам не понравится, – иначе думала Клавдия. – Может, он – пьяница? Зачем он нам такой нужен? У нас своих пьяниц хватает.

– «…не понравится…» Что тебе с ним, целоваться? – грубил Бушмакин. – Пьяница – тоже человек.

– Ты что ли, будешь за него работать?

_ Что я, дурак что ли?!

Сергей Афанасьевич Пашков, новенький, был из своих, рабочий; трудился с шестнадцати лет. Семья большая, шесть человек, надо помогать. На отца в первый же месяц войны пришла похоронка.

– Закончил я восемь классов, – рассказывал Пашков. – Через восемь лет мне на пенсию. Работы я не боюсь. Ну а насчет выпивки… не без этого, чего греха таить. Но только в выходные. На работе я этим на занимаюсь. Работа есть работа.

– Там видно будет. Время покажет, – заметил Бобров.

– Конечно, время покажет, – не спорил Сергей. – Может, я не сработаюсь в вашем цехе. Всякое бывает. В таком случае, я уйду из коллектива. Зачем я вам буду мешать?

Пашков был худощав, невысокого роста, необычайно подвижен. Добрые веселые глаза. Во всем его облике, поведении была какая-то обескураживающая готовность в лепешку разбиться, а сделать, уважить; хотелось верить каждому его слову.

Вот уж месяц после столовой все собирались у доски «Будни цеха» и говорили о предстоящем съезде народных депутатов СССР, гласности, сталинизме. Каждый день из газет, радио, телевидения люди узнавали для себя что-то новое, о чем раньше умалчивалось, хранилось за семью печатями. Всякого рода интригующих сообщений

приходило более чем предостаточно.

– В последнем номере «Аргументы и факты» я читал, как Брежнев получал награды, – рассказывал Пашков. – Леня, говорит, звездочку просит. Ведь ему операцию делали, грудь расширяли, чтобы было куда ордена вешать. Наживались за счет народа.

– В газете писали, как орудовала одна банда, подделывала документы, – глядя себе под ноги, тихо заговорил Сапегин. – В это деле был замешан начальник милиции. Триста тысяч нашли у одного в квартире.

– Триста тысяч! Да… – открыл рот Плотников.

– Если бы у тебя, Алексей, были такие деньги, что бы ты с ними стал делать? Ну! – торопил Сапегин Плотникова с ответом.

– С ума бы, наверное, сошел или запил, – прокашлявшись, ответил за Плотникова Бушмакин.

– Триста тысяч – это немного. В год по десять тысяч… – прикидывала Копылова, чему-то радуясь.

– Это в месяц по тысяче… Бешеные деньги, – прищелкнул языком Бушмакин.

– Не обязательно все тратить. Можно положить на сберкнижку, – Клавдия так бы и сделала.

Обеденный перерыв закончился, но никто не начинал работу.

– Товарищи, пять минут рабочего времени потеряли. В чем дело? –поднимал Чебыкин людей. – Надо соблюдать распорядок трудового дня. Давайте на свои рабочие места!

Клюев работал последнюю неделю: рассчитывался.

До обеда Сергей Сергеевич еще работал, после обеда, как находило: ничего не хотелось делать, руки опускались. Такого еще не было. «Может, устал? Но недавно вышел из отпуска, месяц еще не прошел. Странно», – пожимал Клюев плечами.

Он уже не жил с женой: собирался все к одной тут переехать. Если бы можно было начать жизнь с начала, Клюев на этот раз был бы умней: закончил бы институт и не работал слесарем, не собирал грязь.

– А то работаешь, работаешь, а ничего нет… Сергей, ты вот всю жизнь проработал, а что заработал? – смеялся Клюев над Пашковым, а заодно – и над самим собой. – Ничего мы с тобой не заработали за годы ударного труда. Все кругом наше, а мы ничего не имеем. Хорошие мы с тобой хозяева производства.

– Так оно, Сергей Сергеевич. Нахлебников еще много у нас в стране. Каждого одеть, накормить надо, да еще, чтобы машина была.

– Дураки мы с тобой, Сергей. Вот ты работал на шахте… Взял бы да отправил вагончик угля на Украину, продал бы его втридорога, и не надо было бы сейчас жилы тянуть. Неужели ты за свою жизнь не заработал вагон угля?

– Заработал, и еще не один.

– Вот еще один дурак, – кивнул Клюев в сторону Лаптева, собирающего резак.

– Что? – не расслышал Лаптев.

– Ничего, ничего. Работай давай! Работа дураков любит. Любопытный больно.

Помимо своей основной работы крановщика Пашков выполнял другую обязанность – по хозяйству; подрабатывал. Заработок крановщика был восемьдесят рублей, а с хозработами выходило около ста пятидесяти–ста шестидесяти. Пашков успевал везде: и на кране, и внизу. Крутился.