Записки школьного врача
Шрифт:
Народ отвлекся от своих дел и включился в обсуждение. Мне, как обычно, досталась роль зрителя. Зрителя, не все понимающего и несколько удивленного внезапной активностью участников дискуссии.
– ЕГЭ – это видимость, фикция! Видимость объективности, видимость знаний!
– Насчет объективности я не согласна. Анонимность ЕГЭ – это его единственное достоинство. Учителя могут завышать оценки…
– Еще бы!
– Я говорю не о нашей гимназии, а вообще. Одним, которых любят, завышают, другим, соответственно, занижают, что компрометирует учебный процесс…
– А
– Там так сформулированы вопросы…
– Так и говорите, что дело не в тестах, а в формулировке вопросов. Правильно составленный тест – это хороший инструмент.
– Никакой учитель не согласится с такой оценкой качества его работы!
– Хорошо, предложите свой критерий.
– Зачем изобретать велосипед? Ведь есть целая система. Учебные достижения учеников – раз, создание качественных условий и ресурсов для усвоения знаний – два, профессиональный рост – три!
– Но ведь так и получается: если вы компетентный педагог и создали своим ученикам все условия для учебы, благодаря которым они усвоили предмет, то на экзамене они получат высший балл! Не так ли?
– Не передергивайте, пожалуйста!
– Где я передергиваю?
– От начала и до конца!
– ЕГЭ – это как «средняя температура по больнице»…
– Оценки качества нашей работы зависит от стольких обстоятельств…
– Не надо усложнять…
Ученая дискуссия напоминала торг на базаре – все кричат, перебивают друг друга, того и гляди до пота– совки дойдет. Истину в таком споре не найти, да и кому она нужна?
– Нам, учителям, хорошо – нас оценивают по успеваемости, а успеваемость определяем мы.
– Но это, согласитесь, скользкий критерий.
– Зато – основополагающий.
– Вообще-то ЕГЭ отучает думать…
– Думать вообще вредно, разве вам Эмилия Леонардовна этого не говорила?
Да, есть такое дело. Сам я в ответ на свое «Я думал…» слышал от директора именно эти слова.
– Скажи, а как вас вообще оценивает администрация? – спросил я у Аси.
– На каждого из педагогов заполняется компьютерная форма из сорока пяти показателей, мы называем ее «сорокапяткой», и выставляется средний балл. Если перевести в оценки, то я – «троечница».
– Это на что-то влияет?
– Вроде как на премию. Но на самом деле это еще один способ разжигания нездоровых настроений в коллективе…
Прозвенел звонок, и участников дискуссии заметно прибавилось. Животрепещущая тема, трудно остаться в стороне.
– Учеба – это динамичный процесс…
– Только не усложняйте все динамикой, ведь изначально у учеников ноль знаний!
– Позвольте не согласиться, динамика важна!
– Мотивация важна больше!
– Хорошо – как мы можем измерить мотивацию?
– Оценками.
– Не согласна! Оценки – это оценки, а мотивация – это мотивация!
– Какая глубокая мысль! Только я не поняла, к чему вы клоните?
– Безликое тестирование погубит педагогику!
– Уже погубило! Вы разве не заметили?
Я понял, что мне нечего делать на этом празднике жизни. Кивнул Асе, мол, договорим после, и пошел в столовую.
Дискуссия не перебралась, но поесть мне спокойно все равно не дали. Только я вкусил грибного супа-пюре и, показав Юре большой палец – ох и вкусно! – собрался приступить к рыбным котлетам в панировке из тертого картофеля, как за мной прибежал Вячеслав Мефодьевич:
– Там у Сергеевой приступ!
Гонец был бледен и крайне взволнован, что свидетельствовало о серьезности приступа и одновременно о неуместности продолжения обеда. Я поспешил в учительскую.
Истерические припадки весьма интересны (с научной точки зрения, разумеется) и очень разнообразны. В бытность свою участковым педиатром я сталкивался с истерией во всех ее проявлениях довольно часто. Истерили не дети, а их матери, иногда – бабушки. То в поликлинике очередь велика, то на вызов я пришел поздно (зимой, заметьте себе, во время эпидемии, когда приходилось делать по тридцать вызовов в день), то не так объяснил, то не так посмотрел… Да-да, я нисколько не преувеличиваю. «Что вы так на меня смотрите? Я вам что – должна?» И пошло-поехало…
Истерические припадки немыслимы без зрителей, и чем больше зрителей, тем ярче, круче и длительнее припадок. И то верно – какой смысл, например, рвать на себе волосы или одежду, если при этом не присутствуют зрители, желательно – сочувствующие, но за неимением сочувствующих сойдут и любые.
– Мы разговаривали, вдруг Ирина Эдуардовна задрожала, нет – затряслась, закатила глаза… – Англичанка Бургомистрова и сама выглядела не лучшим образом – того и гляди заплачет; перепугалась, должно быть.
Урок уже начался, и поэтому в учительской снова стало малолюдно. И тихо – негоже ведь шуметь при больном человеке.
– Ее так корежило… Мы растерялись… Потом Славик уложил ее на диван и побежал за вами, а я побрызгала на нее водой…
Ирина Эдуардовна лежала на диване, закрыв глаза и вытянув руки вдоль тела. «ПэПэ», или «поза покойника», как выражался доцент Бодров с кафедры патологической анатомии. Губы плотно сжаты, на лице выражение страдания. Дыхание в целом ровное, но время от времени срывается на всхлип.
– Как вы себя чувствуете? – спросил я.
– Никак, – процедила сквозь сжатые губы Ирина Эдуардовна, – я ничего не чувствую, только слабость. И сердце болит…
Организовав переноску Ирины Эдуардовны в медпункт, я занялся ею более подробно. Расспросил, осмотрел, дважды измерил давление. Вроде бы ничего страшного, но помимо слабости моя пациентка жаловалась на боли в груди слева. Не тот, конечно, возраст для инфаркта, скорее всего это эмоциональное, но проверить надо. Я решил снять кардиограмму. Ольга только успела подкатить столик с кардиографом, как Ирину Эдуардовну вырвало, хорошо что не на себя, а на пол – успела повернуть голову. Пока Ольга ликвидировала последствия, я, чтобы не терять время зря, наложил электроды и снял кардиограмму.