Записки солдата
Шрифт:
Через равные промежутки времени звучала команда: «Привал!» Мы падали в снег, дремали пять-семь минут и двигались дальше. После отдыха идти было еще труднее. Бойцы равнодушно плелись, едва передвигая ноги. Никто не знал, сколько еще придется шагать, и всем было неясно, зачем мы движемся куда-то, когда рядом воюют. Казалось, не устал один старшина. Он шел столько же, сколько и мы, отдыхал не больше нас, но, невзирая на это, шаг его отличался твердостью, которой мы не могли не позавидовать. Это вызывало уважение бойцов, и я понял, что один по-настоящему хороший старшина взвода значит больше, чем двухчасовая лекция о
Впереди показался всадник. Он останавливался возле каждого подразделения, и люди тотчас оживлялись. Наконец всадник поравнялся с нами. Мы узнали его — это ПНШ-1 — первый помощник начштаба полка.
— Дивизия идет на соединение с северной группой наших войск, — сказал ПНШ-1, — от быстроты движения нашей дивизии зависит, окружим мы фашистов под Воронежем или враг вырвется из кольца.
Я снова увидел, как молниеносно изменилось настроение бойцов. Чеканя шаг, мы пошли вперед так быстро, что стрелковая рота, шедшая за нами, бросилась догонять нас бегом. Снова послышались шутки, лица сияли.
— Ну что? — обратился Саша к бойцу, задававшему ему вопрос. — Понял теперь, зачем идем на север?
Тот только улыбнулся и, подмигнув, проговорил:
— Даже ноги стали сознательные — не болят!
Да я и по себе чувствовал, как изменилось настроение. Целодневный марш, освященный теперь важной задачей, уже не казался просто трудным и будничным делом, а был почетным, ответственным заданием командования. Мы шли не напрасно, мы выполняли великий долг перед Родиной.
Через два часа нас обогнало подразделение «катюш», потом в том же направлении пронеслось несколько десятков наших самолетов, загремела артиллерийская канонада. Лица бойцов стали сосредоточенными, почти торжественными.
Неожиданно прозвучала команда:
— Привал!
Отдых длился необычно долго. Мы лежали на снегу, и кое-кто успел даже выспаться к тому времени, когда от подразделения к подразделению полетел слух: дивизия получила приказ вернуться назад. А вскоре снова проехал верхом ПНШ-1. Он сообщил, что обе группы наших войск соединились, и передал благодарность командира дивизии за своевременное прибытие к месту назначения; эта своевременность и дала возможность соединиться обеим группам.
5
Итак, почти сутки полк двигался в одном направлении, потом повернул назад. Молодые бойцы были недовольны, они считали, что надо оставаться на месте соединения с воронежской группой, а не месить понапрасну снег на дорогах. Старые бойцы молчали, и в этом была мудрость старых солдат.
Вечерело. Усилился ветер, неуютная, неприветливая степь стала еще неуютнее и неприветливее. Дорога, разбитая танками и артиллерией, превратилась в сплошной ухаб. Хотелось спать, хотелось есть, хотелось тепла и покоя. Но полк шел, продвигался дальше, и никакая усталость не могла остановить его. Зато когда докатывалось спереди слово «привал» — все падали на снег, и половина из нас успевала даже минуточку поспать. За всю жизнь я не знал более приятного сна, чем на снегу в походе.
Я был дисциплинированным солдатом, за исключением одного: не носил в вещевом мешке ничего, кроме патронов. Правильный взгляд на вещи, в особенности касательно вещмешка, у меня сложился в первом же бою. Я видел, как упал красноармеец. Пуля пробила каску, разворотила
И вот я подошел к Брылеву, чтобы дипломатично намекнуть, что неплохо бы поужинать. Но он был озабочен валенком: подошва совсем отлетела, и разведчик, ступая голой ногой по снегу, пропускал мои намеки мимо ушей. Наконец мы решили искать обувку на дороге. Было уже почти темно, приходилось подходить к каждому убитому немцу. Нам не везло. Наконец попался эсэсовец в бурках подходящего размера. Брылев тут же переобулся, бросил свои валенки, но ужинать не собирался.
Привалы делались все чаще и чаще, но это нас не радовало: очевидно, остановка на ночлег будет не скоро. Во время одного привала, когда холод, казалось, пробрался уже до самых костей, я вытащил из кармана банку сухого спирта, найденную днем на дороге, и разжег костер. Весь взвод плотным кольцом окружил огонь, и, хотя дым от него был совсем не душистый, Саша поглядел на меня с благодарностью.
Брылев расчувствовался и положил перед всеми свой мешок. Для двадцати человек этого, конечно, было маловато: «из-за стола» мы встали еще более голодными, чем сели, но, согретые огоньком и человечностью Брылева, бойцы приободрились и веселее двинулись в путь.
Настала ночь. Нигде ни огонька, лишь разбитые вражеские танки и брошенные автомашины чернели на дороге. Рядом на обочинах и по белому полю лежали убитые.
Я подошел к одному из дорожных указателей и, посветив, прочитал: «Nach Rossosch 8 km».
Мы возвращались в город, из которого вышли тридцать часов назад. Я перевел надпись товарищам, и все оживились. Командир взвода, старший лейтенант, поручил мне сразу же по приходе в город искать квартиру.
Зачернели домики предместья, прозвучала команда: «Привал!» Мы улеглись на дороге, и казалось, нет ничего лучше, чем вот так неподвижно лежать на снегу, подложив под голову мешок с патронами. Вперед вдоль колонны прошел командир полка. На ходу он приказал старшине первого батальона раздать бойцам хлеб — остановка на ночлег будет только через пятнадцать километров, за городом Россошь. Взвод вздохнул почти разом. Часы показывали час ночи.
— А что, если мы заскочим в Россошь и часок отдохнем в теплом доме? — сказал старшина взвода.
Старший лейтенант молчал. Саша, человек рассудительный, о котором сложилось общее мнение, что его «сельсовет» работает хорошо, сказал задумчиво:
— Мы могли бы тогда нагнать полк быстрее, чем он доберется до места.
Бойцы, затаив дыхание, ждали решения старшего лейтенанта с напряжением, равным ожиданию судебного приговора. Командир поглядел на меня и приказал:
— Иди ищи квартиру.