Записки солдата
Шрифт:
Считая нас, в обороне осталось тридцать семь человек.
У меня была простая винтовка. Чтобы усилить свои боевые средства, я выбрал трофейный пулемет и принялся овладевать вражеской техникой. Но усилия оказались тщетны, пулемет не стрелял. Саша помог мне разобрать его и собрать, но пулемет все равно не стрелял.
Вечерело. Я подтащил пулемет к костру, чтобы еще раз разобрать при свете. У костра грелся лейтенант Чернышов, теперь воевавший в третьем батальоне. Мы встретились как родные. Я нашел банку молока, сахар, какао и приготовил горячий напиток, а ребята принесли белое пушистое итальянское одеяло и сделали ему новенькие портянки. Чернышов
— Не стреляет!
Я снова нажал на ручку пулемета, и вдруг громовая очередь, разбрызгивая огонь, ударила в пылающий стог. Пулемет согрелся и стрелял. Я не позавидовал итальянцам, воевавшим с таким оружием.
Некоторые бойцы, зарывшись в солому, уже спали. Я нашел ящик с винтовочными патронами и принес их в подоле маскировочного халата к стогу — на случай, если итальянский пулемет снова забастует.
Враг молчал. Хутор, занятый немцами, был в километре-полутора от нас. Там было тихо и темно. Но мы настороженно следили за белым полем — не подползают ли к нам вражеские автоматчики? Лейтенант Чернышов все не мог согреться, и я отпросился у старшего лейтенанта проводить его в дом. Я посоветовал ему поспать, пообещав разбудить, как только соберусь в путь. Он был белокурый, с серыми глазами и, когда уснул, казался совсем ребенком. Я вспомнил сына, и сердце у меня сжалось. Потихоньку выйдя из дома, я пошел к стогу. Там уже сидел комбат-3 и отправлял бойцов в разведку. Старший лейтенант бросил мне:
— Пойдешь?
— С чем? С драгункой?
Комбат-3 снял с шеи автомат и протянул мне.
— Навсегда?
— Навсегда.
Я искренне обрадовался. Позабыв военную субординацию, я дружески пожал руку комбату, и он улыбнулся, почувствовав, как я доволен его подарком.
В разведку шли семь бойцов: четверо — из нашего взвода, трое — из дивизионной разведки, которая тоже прибыла в помощь третьему батальону. Надо было пройти на левый край занятого врагом хутора и проверить, есть ли там немцы.
За стогами слева были какие-то посадки, то ли молодой сад, то ли роща, и мы шли смело, не боясь быть замеченными. Но за саженцами расстилалось чистое поле, а за ним чернели дома и сады. Мы остановились. До цели оставалось с полкилометра. Почти у самого хутора, на равном расстоянии друг от друга, чернели четыре пятна. Мы стояли молча. Надо идти к этим черным пятнам. Что это — мы не знали: окопы, передний край вражеской обороны или просто кучи навоза, с такой зловещей методичностью окружившие конец хутора?
— Кто пойдет первым?
Еще по дороге на фронт я выработал для себя линию поведения на передовой. Во-первых, я приучил себя к мысли, что не будет ничего удивительного, если меня убьют. Во-вторых, я знал — чаще всего умирают из-за трусости, а не из-за храбрости. А сейчас в руках был только что полученный автомат, и хотелось доказать товарищам, что я достоин этого оружия.
— Ну чего ж стоять? Пошли, — сказал я просто и, немного пригнувшись, держа автомат наготове, пошел на черное пятно.
Я шел медленно, напряженно вглядываясь в то черное, что лежало на моем пути. Через минуту я услышал за собой шаги — это шли товарищи. Сейчас я не думал о смерти, я думал лишь о том, прозвучит выстрел спереди или нет. Я думал лишь о нем, а не о его последствиях. В абсолютной тишине громко звучали мои шаги, словно я шел по сухому хворосту. Я был спокоен,
До пятна оставалось шагов пятьдесят. Теперь стало ясно — там лежал человек. Я в белом халате, но шаги мои он должен слышать. Я крепче сжимаю автомат, иду быстрее. Шаги за мной стихают. Уже виден пулемет. Немного в стороне от него лежит человек. Тут до моего сознания доходит, что он мертв, напряжение тотчас спадает, и я иду медленнее. Фу! А я ведь шел к нему, как к живому. Ногой я отталкиваю труп и чувствую — он уже окоченел. Как видно, это итальянец. Ноги его в лодкообразных эрзац-валенках, рядом три одеяла. Я машу товарищам. Сначала подходят двое: Красов — наш старший сержант — и кто-то из дивизионной разведки; вскоре присоединяется прикрытие.
Красов человек моих лет — «старик». Вначале мы с ним были в очень хороших отношениях, потом поссорились. Как-то мне поручили делить сухари, я своему отделению выдал целые, а его — ломаные. Он назвал меня мелочным человеком, и с тех пор между нами всегда был холодок. В разведку с ним я шел впервые.
Мы стояли возле сада, сквозь голые ветки которого чернели строения. Оставив четырех человек прикрывать нас, мы втроем двинулись вперед. Тихо ступая, идем через сад и, не меняя шага, входим во двор. Дом глядит на нас черными окнами — страшными своей неизвестностью. Все мое внимание сосредоточено на этих окнах. Надо как можно быстрее перебежать к глухой боковой стене, потом, согнувшись, пройти под окнами к двери. Вдруг — в тот момент, когда я поравнялся с хлевом, — из его продранной крыши вылетел резкий свистящий звук.
Я мигом всем корпусом поворачиваюсь к хлеву и даю очередь по дыре в крыше.
В ответ доносится испуганное «му-у», и я понимаю, что из дырки вылетели воробьи, а в хлеву мычит корова или бычок. Все это заняло какую-то долю секунды, но я уже не тот. Произошла разрядка. Мне становится весело, как пьяному. Я подбегаю к дому, рывком распахиваю дверь и врываюсь в сени. С потолка на меня неприветливо и страшно глядит черная дыра чердака. Дверь в комнату закрыта. Я стою так, чтобы меня не было видно с чердака, на случай, если там кто-то есть, и дергаю дверь. Потом выбегаю из сеней и зову товарищей. Красов стоит, прижавшись к углу дома, и шепчет:
— Ломай дверь!
Я отвечаю ему, не скрывая иронии:
— Иди, взломаем вместе.
Тогда он советуется с бойцом (а может быть, это сержант или старшина) дивизионной разведки, и мне приказывают покинуть дом. Соседний тоже заперт, с той лишь разницей, что замок висит снаружи. Это околица села, и неосмотренными остаются лишь два дома.
Что делать?
Стой! Ведь мы не первый день на фронте и знаем, куда прячется население по ночам. Я приоткрываю дверь погреба и тихонько предлагаю выходить. Оттуда доносится женский шепот. Мы узнаем — враг под вечер покинул эту часть хутора и передвинулся на правую сторону поселка.
Красов оставляет меня на месте, а сам отправляется осматривать крайние дворы. Я стою, прислонившись к стене дома, на мне белый халат, но кажется, что я виден издалека.
Всматриваюсь в большой сад на противоположной стороне улицы и прислушиваюсь к звукам, доносящимся справа. Там скрипят сани, ржут лошади, кричат ездовые, долетает многоголосый шум, приглушенный расстоянием. Мне немного жутковато. Кажется, чей-то глаз следит за каждым моим движением.
Вдруг слева доносится шепот. Я весь напрягаюсь, отхожу на два шага от дома, чтобы развесистая вишня не мешала видеть улицу, и жду.