Записки солдата

Багмут Іван Адріанович

Услыхав про тыкву, Карабутча продрал глаза и немного помечтал о том, как бы хорошо стать большим и сильным, поднять тыкву, выиграть заклад, чтобы тебя все боялись и никто не задирал и не лез бы с тобой драться…

Но что такое тыква и самый сильный человек в сравнении с богом! Что такое земная жизнь в сравнении с раем и адом?! И Карабутча снова вернулся к своим мыслям.

Немало нагрешив за свой недолгий век (был даже случай, когда в субботу, накануне пасхи, он съел кусочек мяса, взятого, само собой, без разрешения), Карабутча не без оснований тревожился,

что нежелание ходить в церковь и вообще молиться сулит ему в будущем ад. Проникновение в суть Христова учения до известной степени снимало эти опасения, ибо выходило, что главное не в набожности, а в добрых делах… И все-таки… Вот если б дознаться, как все это на самом деле!..

Карабутча уже знал, что небо — не лазурная крышка над миром, к которой прикреплены солнце, звезды и месяц, а наполненная воздухом бездна, и спрашивал себя — а где ж тогда рай? Как могли не заметить рая с аэропланов? Спросить об этом у отца Ивась боялся. У отца он спрашивал только позволения сделать что-нибудь, или взять, или пойти куда-нибудь… Когда же он спросил об этом мать, ответ был исчерпывающий:

— Глупенький, как же увидеть рай с аэроплана? Души-то невидимые! Бог — невидимый! Ангелы — невидимые!

И правда, как он сразу не подумал об этом? Все тотчас стало на свои места, но через минуту возник новый вопрос:

— Мама, а души и святые видят, как аэроплан летит через рай?

— Видят.

— А если он полетит на бога или на святого — они убегают?

Мать рассердилась и сказала, что так думать — грех.

Отчего же грех? А папа? Ему не грех опровергать святые слова?

У Карабутов был родственник дед Олексий, который на рождество и пасху приезжал к ним в гости. В прошлом году после праздничного обеда между ним и отцом до самого вечера шел диспут: что вокруг чего вертится — Земля вокруг Солнца или Солнце — вокруг Земли?

Дед был искренне предан религии, знал на память все церковные службы и добрую половину Библии.

«Стой, Солнце, Луна, не движись!» — произнес он слова, которыми один из патриархов древних евреев продлил день, чтобы его соплеменники могли перебить всех своих врагов. На основании возгласа этого легендарного деятеля дед приходил к выводу, что Солнце и Луна движутся вокруг Земли.

Ивась был на стороне отца, он так и подпрыгивал от радости, когда тот ловко подсекал старика, доказывая, что Земля вертится вокруг Солнца. Конечно, отец не заходил в этих рассуждениях слишком далеко, — скажем, до отрицания того, что бог сотворил мир и человека, но, чтобы подкрепить свои позиции, указывал на кое-какие противоречия в Святом писании.

— Бог сотворил свет за шесть дней. Так?

— Так, — кивал головой дед.

— В первый день он сотворил свет. «Да будет свет! — сказал господь. И стал свет». Так?

— Так.

Тут отец сделал паузу и едко спросил:

— А откуда же шел свет, если солнце бог сотворил только на четвертый день?

Дед отвечал в том смысле, что слово божие и деяния его не следует обсуждать, что, мол, ежели бог сказал «и стал свет», то уж наверно откуда-то свет появился. Ощущая слабость своей

позиции, дед прекратил спор и стал экзаменовать старших братьев Ивася.

— Какую службу служить, аще святое Христово вознесение придется на воскресный день?

Хома, проходивший в духовном училище сложную науку о богослужениях, в зависимости от значения того или иного праздника, долго размышлял, а дед и отец улыбались, ожидая его ответа. Хома не мог правильно ответить, а дед радовался:

— Вон как вас там учат! Да разве праздник вознесения бывает в воскресный день? Он же всегда в четверг!

Все смеялись, смеялся и Ивась, но в глубинах его сознания диспут о вращении Земли вызвал сомнения в истинности божественного учения.

Теперь, когда выяснилось, что главное для спасения души — добрые дела, все стало яснее. Карабутча уснул сном праведника и утром по дороге в школу думал уже не об основах христианского учения, а о тыкве Мордатого, мимо лавки которого пролегал путь.

7

Ивась вошел в лавку и увидел зеленую с беловатыми прожилками громадную тыкву.

— Чего тебе? — подозрительно посмотрел Мордатый на представителя учительского семейства, которое все покупало только в «потребиловке» — потребительском обществе, организатором которого был Юхим Мусиевич.

Этот вопрос был первым испытанием новых взглядов Ивася. Еще вчера он сказал бы «ничего» и выбежал из лавки. Теперь надлежало говорить правду.

— Поглядеть на тыкву.

— А-а… — лавочник расплылся в улыбке. — Может, хочешь поднять? — И он презрительно глянул на высокого, но хилого, бледного мальчишку, который рядом с большой волошской тыквой и крепким багроворожим хозяином выглядел и в самом деле жалко.

— Нет, — сказал Ивась. — Прощайте! — и выбежал наружу.

Возвращаясь из школы, он увидел возле лавки шумную толпу человек в двадцать, а у столба — разукрашенную рессорную бричку, запряженную парой резвых жеребцов, и остановился.

Тыква лежала уже на улице. Возле нее стоял незнакомый коренастый парень с загорелым до черноты лицом, а рядом — Петро Кот, дородный, с казачьими усами хуторянин. И тут Ивась вспомнил, где он видел этих крепких коней и разукрашенную бричку.

Летом, в троицын день, когда выпустили из церкви и площадь была полна народа, случилось занятное происшествие. Петру Коту на что-то понадобился сосед Карабутов — Давыд Вовк, которого за глаза звали Забулдыгой. Богач сидел в своей бричке и осматривал толпу. Увидав наконец Вовка, он крикнул:

— Эй, Забулдыга!

Давыд, который был лет на пятнадцать старше Кота, услыхав обидное прозвище, да еще при людях, замер на месте. Но через миг он уже улыбался.

— Раз я Забулдыга, так вот тебе фига! — ответил он и показал Коту шиш.

Мужики, которые заулыбались, услыхав слова Кота, теперь хохотали вовсю.

Петро Кот, багровый как свекла, сидел в полной растерянности.

— Ну как, ловко вам? — спросил Давыд.

— Неловко…

— Вот и мне было неловко… А теперь говорите, зачем звали?