Записки солдата

Багмут Іван Адріанович

На уроке Карабутча поднял руку и, получив разрешение говорить, спросил, можно ли заслужить царство небесное одними добрыми делами, без веры. Это было, очевидно, интересно всем, потому что класс вдруг затих и внимательно следил за лицом отца Виктора, которое из благодушного вдруг стало угрюмым.

Карабутча уже нашел слова, которые скажет, если отец Виктор ответит отрицательно. «А что же, значит, человек, который жил праведно и только не верил в бога, попадет в ад?» — спросит он.

Но отец Виктор не возразил, а ответил на вопрос вопросом.

— Кто

тебя этому научил? Кто тебе это сказал? — спросил священник, подозрительно оглядывая ученика.

— Никто. Я сам.

— Может быть, это отец сказал тебе? — еще более подозрительно смотря на мальчика, спрашивал батюшка.

— Нет, это я сам.

— Сам?

— Сам.

— Дурак. Сядь на место.

Такое неожиданное окончание диспута вызвало у Ивася слезы обиды, а после урока он услышал еще и немало насмешек по своему адресу. И все же пословица «нет худа без добра» оправдалась и на этот раз.

На большой перемене к Ивасю подошел Аверков, высокий мальчик, с первых же дней зарекомендовавший себя первым учеником, и сказал:

— Здорово ты подсек попа.

Ивась, который вовсе не собирался «подсекать» отца Виктора, а только хотел утвердиться во взглядах, не нашел в себе сил возразить Аверкову и сказал уверенно:

— А что, правильно ведь я сказал?

— Правильно или нет — это неважно, дело не в царстве небесном. Кто твой отец?

— Учитель.

— А мой — земский врач.

Аверков был на два года старше Ивася и обладал твердым характером, и Карабутча сразу отнесся к нему как к старшему.

— Сколько детей из вашего села учится в гимназии?

— Я один.

— И из нашего — я один. А остальные дети? Что они — не хотят или такие глупые, что не могут учиться?

Его слова отвечали направлению мыслей Ивася, и тот утвердительно кивнул.

— Вот в чем дело, а не в царстве небесном.

— А если попадешь в ад?

Аверков засмеялся:

— Ты веришь?

Вера была уже разъедена сомнениями, и Карабутча ждал, что новый приятель скажет еще.

— Если бы ад существовал, о нем говорилось бы в научной литературе.

Это был серьезный довод, и Карабутча почувствовал облегчение: а что, если и в самом деле обещание божьей кары за грехи останется только обещанием…

Прозвонил звонок, гимназисты побежали в класс. В следующие дни мальчики не принимали участия в играх, а, взявшись за руки, ходили по гимназическому двору, и Карабутча услышал от Аверкова много такого, о чем запрещалось знать и говорить.

10

На рождественских праздниках Юхим Мусиевич давал в селе концерты Мамаевского церковного хора. Составив программу из украинских народных песен и песен на слова Тараса Шевченко, он, зная, что такую программу не разрешат, включил в нее и церковные хоры. Программу послали екатеринославскому губернатору, а через две недели Мамаевку посетил становой пристав — полицейское начальство над несколькими волостями.

Поскольку Юхим Мусиевич

не был теперь просто регентом церковного хора и учителем церковноприходской школы, а служил в уездной кооперации, становой пытался быть вежливым.

— Как вы могли включить в программу концерта «Завет» Шевченко?

— Я считал, что это народная песня, — прикинулся дурачком Юхим Мусиевич. — Народ поет…

— Кто поет? — вдруг оживился становой. — Где вы слышали? Кто именно пел?

Юхим Мусиевич понял, что сделал ошибку, но быстро вывернулся:

— Давно слышал… Еще в детстве…

Становой уже позабыл, что надо быть вежливым.

— А ты знаешь слова «Завета»?

— Знаю.

— А эти слова знаешь: «Погребайте и вставайте, оковы порвите, злою вражескою кровью волю окропите»?

— Я понимаю эти слова как призыв к борьбе с темнотой, призыв разбить оковы темноты. Я понимаю оковы не в прямом смысле, а в переносном, — глядя прямо в глаза становому, твердо сказал учитель.

— А вот как посадят тебя в тюрьму не в переносном, а в прямом смысле, тогда и поймешь, что это за слова.

— Но позвольте! — возмутился Юхим Мусиевич. — Я же не пел «Завет»! Я же только просил разрешения. Нельзя так нельзя.

Становой сердито помолчал, потом подал Юхиму Мусиевичу программу с резолюцией начальства. Кроме «Завета» вычеркнули еще несколько украинских песен и добавили «Боже, царя храни», «Коль славен наш господь в Сионе», «Славься, славься, наш русский царь, господом данный нам царь-государь».

— Желаю успеха! — вспомнив, что надо быть вежливым, хмуро проговорил становой.

— Благодарю вас, — изо всех сил стараясь не улыбнуться, ответил учитель.

Концерты пользовались колоссальным успехом и длились две недели, потому что помещение, где они проходили, не могло вместить больше сотни-двух желающих послушать пение. Очевидно, в связи с этим успехом к Юхиму Мусиевичу, когда у него собралось десятка два гостей — учителя, попы, фельдшер, начальник почты, — неожиданно явился урядник и, переписав всех присутствующих, уехал.

Перепуганные гости тут же разошлись, а Карабутча расширил свой политический кругозор. Он узнал, что язык, на котором разговаривают дома, не малороссийский, а украинский, что этот язык запрещен в школе, что запрещено печатать книги и газеты на украинском языке и что тех, кто служит в полиции, нельзя пускать в порядочное общество.

Положение ученика привилегированного учебного заведения не улучшило Ивасю условий дома. По окончании первого класса его тотчас же запрягли в обычную работу. Лиза немного подросла, но на свет появилось новое Карабутеня. Так же надоедало погонять лошадей на пахоте, возить снопы с поля домой, отгребать от веялки, так же не хотелось вставать вместе с солнцем и босиком гнать по холодной росе корову на пастбище. Правда, были и кое-какие улучшения. Одиннадцатилетний Ивась уже не боялся пастухов, а похабные истории не только охотно слушал, но и сам мог рассказывать…