Записки ведуна. Утопленник Васька и другие истории
Шрифт:
Пока к людям от лагеря по лесу шли – лешака разбудили. А то стоит лес, полунавный, засыпает да пустеет совсем. Лешак ленивый и трусоватый оказался. Мы с Настей его подбодрили, он вроде как пошёл владения осматривать. Живого леса-то мало – люди воли много взяли, и уснула земля, закрылась. А с ней вместе и лес уснул, и вода в протоках встала. Вокруг-то живая – не русалками да нечистью, а по сути, память у неё есть и сознание. А внутри – закрыты источники: люди загадили.
Идём мы с Настей, смотрим, думаем, как земле да воде помочь. Людей да туристов не прогонишь –
– Сможешь землю очистить? – Настя спрашивает.
– Нет, - говорю. – Люди здесь хозяйством своим уже почву убили и глубже пошли. Чтобы восстановиться, этой земле минимум лет десять без людей нужно. Но протоки прочистить мы с тобой можем.
Кивнула она согласно: вода – её стихия.
Идём мы, я на мостах заторы убираю, Настя на воде результат закрепляет. Тяжело дело идёт, с неохотой земля с водой откликаются: уснули да умирать начали. А живое ждёт, просит, чтобы не останавливались.
От группы своей мы уже отстали значительно, да и рады только: дорогу знаем, не заблудимся, а лишний шум нам ни к чему. Туристы мимо проходят, на нас внимания не обращая. Нам и ладно.
День к вечеру, мы к лагерю. По прикидкам – час-два ходьбы. Я один бы и быстрее дошёл, а с Настей хорошо рядом неторопливо идти. За руки не держимся, а хочется мне её обнять и не отпускать от себя уже. И душой, и телом она мне по сердцу пришлась. Сам понимаю – серьёзно это, насовсем. И сказать хочется, и спешить нельзя. Скажет, что несерьёзный, да и даст от ворот поворот, хоть и смотрит благосклонно.
А я уже себя без Насти и не мыслил.
Идём мы, с дороги в лес свернули. Вечереет уже, солнце садится, скоро в лесу темно станет. Пока дорога вела - всё ничего, а как тропинки от неё побежали – и началось.
Лешак разбуженный с гнильцой оказался: вместо дела решил безобразничать. Он и по дороге нас пугать пробовал: то одну корягу покажет, то другую, то берлоги свои недостроенные, одна другой неумелее. Доделку-то мы видели днём – знатная замануха, моховая, с окном да с малиной. Сам показал, малиной угостил, как гостей. Мы поблагодарили, а он и возгордился. А в ночь силу почуял, решил людишек зарвавшихся на место поставить: попугать да кочки-лужи под ноги накидать.
Раз я на него прикрикнул, другой.
– Будешь гадить – превращу в доску сортирную, - говорю. – Не сомневайся, хватит силы.
Притих он, а самому неймётся никак: нет-нет, да какую пакость норовит учинить. Прикрикнула на него и Настенька, а я ей посох сделал, а себе меч из веток подходящих: места не людные, леший дурить начал, а нечисть другая людьми притащена, доброго не понимает. Иду впереди, дорогу смотрю, потому как вижу - начал лешак путать пытаться: то я, то Настя тропу не узнаём.
Ладно, дошли до открытого места, а там вид на лагуну красивый да с омутом ключевым. Насте – работа, я стою, охраняю. Берег высокий, скальный, солнышко вечернее хорошо светит. Завершила Настя дело, посохом закрепила, и
– Сюда нам, там лагерь.
А я смотрю: не наша тропа, наша позади осталась, в лес уходит, не по берегу. Гляжу – лешак в сосёнках молодых скалится, хихикает. Ну, думаю, не иначе как без него не обошлось. Закружить хочет, хоть в последний раз не вредить обещал. Ладно, проверю.
– Где тропа нужная, - говорю. – Покажи.
Он на Настину тропу указывает.
Насте сказал, она обрадовалась:
– Я же говорю, эта тропа.
А лешак в соснах смеётся зло. Ну, ладно, думаю, нечисть, допрыгаешься ты у меня.
– Давай пройдём немного, - говорю Насте, - Посмотрим.
Обрадовалась она, пошла по тропке. Я следом иду, хоть и знаю – не наша тропа. Да чего для любимой женщины не сделаешь. Вернуться всегда успеем, а раз тянет её, может и надо.
Прошли немного, скалы впереди, в ягодах все и тропка по ним. Настя карабкается, ягоды по пути собирает – крупные, вкусные, люди тут не ходят. А лешак хихикает себе злобно, думает – обманул. Я виду не подаю, что хитрость его разгадал, про себя знаю – найду тропу нужную всё равно, не обманет.
Минут двадцать мы шли, смотрю – сникает Настенька, поняла ошибку. Оглянулась на меня растерянно, а впереди, меж сосен, вода до горизонта.
– Давай дойдём, посмотрим, - говорю.
– Красиво там.
Кивнула, улыбнулась робко. Поднялись мы с ней на скалу, а вид – красота… И струя воды такая чистая показалась, как раз нам для дела нужная.
– Ты видишь?! Видишь?!
– Настя мне на воду показывает.
– Бери её, - отвечаю, - за ней шли.
Кивнула она, забрала чистое в ладанку. А солнце всё ниже, возвращаться по скалам, да и до лагеря ещё от развилки минут двадцать.
– Пойдём обратно, - говорю, - пока не стемнело.
Развернулась она, снова впереди меня пошла. Да и встала вдруг посреди тропы, отвернулась к камням.
– Что случилось? – спрашиваю. Испугался даже: ушиблась, по скалам прыгая, или потеряла что?
– Извини, - отвечает так тихо, - что я дура.
Стою, опешил, совсем понять ничего не могу.
– В смысле? – переспрашиваю.
А она вздохнула так, на камни смотрит.
– Что я нас не на ту тропу завела…
Тьфу ты, я уж думал, серьёзное что… А самому на душе тепло: какая бы другая стала так извиняться?
– Не переживай, - отвечаю, - это лешак нас кружит. Только сам себя обманул: хотел нас вглубь завести, а сам на чистую воду вывел. Пойдём, пока не стемнело. А лешака слушать не будем больше. За мной иди, я выведу. Мне пути и тропы открыты.
Она оглянулась, заулыбалась робко, прошла два шага и снова так тихо, чтобы слёзы в голосе не выдать:
– Спасибо тебе…
– За что? – удивился совсем.
– Что понимаешь и на меня не сердишься.
И пошла себе. А я стою, и аж в глазах защипало от обиды: сколько же она перетерпела незаслуженного, что простое понимание душу рвёт?! Что ж люди за звери такие, совсем друг друга понимать и слышать разучились…