Записки ящикового еврея. Книга четвертая: Киев. Жизнь и работа в НИИГП 1975-93 гг
Шрифт:
Для меня потеря Коли имела особое значение. Он был как бы камертоном в вопросах этики и взаимоотношений с другими. Как вскоре выяснилось, вместе с ним я потерял озоновый (защитный) слой своей атмосферы. Коля фильтровал жесткую радиацию непонимания и безразличия (в лучшем случае) начальства и некоторых коллег. Без Колиного фильтра я почувствовал, что ее воздействие на меня усилилось.
Коля был лучшим начальником, с которым я когда – либо работал. Думаю, не только для меня. Хотя «добреньким» он никогда не был. Указывал мне на логические скачки в отчетах и статьях (мои «привычные» ошибки). Убеждал брать новые работы, которые мне не нравились, и отдавать другим те, к которым я привык. Вообще при нем круг моих обязанностей быстро расширялся – группа росла и готовилась вести приемные тракты новых разработок, включая временную и пространственную обработку сигналов и их отображение.
Две последние строчки строфы из песни Окуджавы «совесть, благородство
Отсутствие того, кому можно было так довериться, существенно повлияло на мое развитие, в том числе научное, которое, казалось, мало зависело от Коли.
Слова «Бог забирает лучших» никого утешить не могли.
«Ритм» и другие заботы
Коля ушел от нас. Остался НИР «Ритм». Работа была большая, сложная и… дорогая. Например, на контакты в микросхемах и разъемах выделялся один килограмм золота, так как требовались большое быстродействие и надежность цифровых устройств.
НИР была одной из первых, всецело посвященной алгоритмам обработки гидроакустических сигналов и цифровой технике, их реализующей.
Как первый заместитель научного руководителя я выполнял его обязанности. Высокому (выше институтского) начальству нужен был ответственный, с которого можно спросить.
Тех, кто занимался «Ритмом», пригласили к Алещенко. Кроме меня, там присутствовали Галя Симонова, Юра Шукевич, Сережа Якубов, почему – то Игорь Горбань и, вероятно, Лёпа Половинко.
Алещенко сообщил, что нужно принять решение о о научном руководителе «Ритма». Мне эта постановка показалась странной, я как – то не мог представить кого – нибудь со стороны, кто мог бы выполнять эти обязанности. Юра и Галя тоже удивились, но высказались в том смысле, что это должен быть я. Поддержал и Сережа Якубов, хотя с некоторой заминкой. Игорь Горбань – студент – практикант, до этого рта не открывавший, оказывается, тоже имел возможность высказаться, но и сейчас этой возможностью не воспользовался. Не помню, был ли при этом «консильере» Кошембар. Алещенко согласился с тем, что руководителем буду я и тут же перешел ко второму вопросу, что делать с наследием Коли Якубова. Нужно как – то если не увековечить, то как – то продлить память о нем. Может быть, развить его результаты. И защитить его диссертацию. По поводу первого высказывания я собирался объясниться с Алещенко отдельно, по поводу второго я даже не знал что сказать. Возможность защиты за умершего человека диссертации (а она уже была переплетена, и плакаты тоже были готовы) как – то трудно было представить. Оказывается, я ошибался. Как и в цели всего спектакля, устроенного О. М.
Но об этом я расскажу позже, как и об Игоре Горбане. Он был не первым «сыночком», с которым пришлось сталкиваться за время работы в ящике (первым был Юра Хрущев), но самым «проникновенным», наподобие нейтрино. Про дочек и сыночков читайте в приложении А.
«Благословение» Алещенко было не последним этапом в моем назначении. Вскоре состоялся партком, на котором рассматривался вопрос о возможности моего назначения на должность научного руководителя НИР «Ритм».
Никаких вопросов о науке там не было. Интересовались моим морально – политическим обликом. Не знаю, было ли ознакомлено руководство парткома с выписками из папки доносов на меня в режиме, или все ограничилось одной «объективкой», но мне устроили форменный допрос с пристрастием. Одним из вопросов, доставших меня, был вопрос, хожу ли я в театры. На что я ответил, что после того, как оперных звезд забрала Москва, в киевские театры я не хожу. Кто – то чуть не задохнулся от возмущения. «Как же Вы будете нести культуру в вашу группу и в подразделения, которые будут выполнять ваши задания»? Про книги, журналы и другую «культуру» не спрашивали. Совсем некстати в голове стал крутиться гэг: «Де тепер Руденко Б., хто її тепер …?
И тут неожиданно на помощь пришел Гриша Коломиец. Он сказал, что в театре я разбираюсь, более того, широко пропагандирую передовые театры страны и патриотические пьесы в них. Гриша был не просто членом парткома, но молодым и перспективным замом секретаря (еще Илларионова). Кандидатом в большие начальники. Партком как – то на скаку остановился – вразнос тачанка не понеслась. А по внешнему облику и проявлениям многие члены этого парткома напоминали других – из анекдота.
Когда в двадцатых принимали в партию скрипача из Каганов, один из членов бюро решительно возразил, с мотивировкой, что тот играл на махновской свадьбе. «А ты – то откуда знаєшь»? — «Так я ж сам на ней дружкой был».
Одним из живых свидетелей той эпохи был завхоз, бывший чекист Коцюбенко. Он любил рассказывать, как трясли буржуев, а потом и нэпманов. «Сразу волыну (лучше всего маузер) к шнобелю трясущегося Рабиновича и кричишь: Котлы, желтизну, побрякушки, бимбары – всё на стол! Да не щелкай хлебалом, а не то сверну штифт [14] …
14
Может он думал, что использует революционный жаргон – но это был воровской. Для тех, кто не знает: котлы – часы, желтизна – золото, побрякушки – драгоценности, бимбары – ювелирные изделия из золота и серебра без драгоценных камней
Рабочие отношения у меня с Коцюбенко были почему – то хорошими. Без отказа выдавал для нужд растущей группы дефицитные стулья, столы и даже книжные шкафы.
Выручивший меня на парткоме Гриша имел в виду гастроли в Киеве Театра на Таганке в 1971 году. Актёры Таганки, с которыми была знакома сестра Таня, жаловались, что из зала нет отзыва, не чувствуется «дыхания зала», все уходит как в вату. Публика была «отборная» – почти все билеты распределялись, и партер театра Оперетты заполняли ответственные товарищи, жены которых чуть ли не насильно привели их в театр. Поэтому контрамарки, лишние билетики и просто проводка мимо вахтёров актерами поддерживались. Я поделился с моими коллегами своим студенческим опытом, и они, иногда с помощью актеров, в театр проникали. Среди других были Эля Коломиец, Катя Пасечная, Люба Кришталь.
Кстати, тогдашняя подруга сестры Тани – Зина Славина – познакомила меня с Володей Высоцким. Он был не в настроении, но обещал, что выступит у нас, если не будет сложностей и будут соответствующие бабки. Я только заикнулся даже не в парткоме, а в профкоме, как на меня буквально зашикали: ты что, под монастырь нас хочешь подвести? Так что Володя так и не увидел нашого шикарного актового зала.
После утверждения научным руководителем меня вызвали в 10-е Главное управление Минсудпрома для корректировки ТЗ. У меня возникли трудности. Мы с Колей и так собирались корректировать ТЗ, но тут требовалась существенная корректировка. Колина идея «пространственно – частотной» обработки полностью укладывалась в двумерное БПФ как частный случай с одной формируемой диаграммой направленности. Когда Коле пришла в голову идея ПЧП, одной из основных проблем было аналого – цифровое преобразование. Коля заменил его коммутацией и при сложении дискретных сигналов с выходов приемников формировалась одна диаграмма направленности, повернутая на определенный градус от нормали к антенне зависящий от скорости коммутации. После чего все равно нужно было сигнал оцифровывать и подвергать обработке – лучше всего БПФ. Но это была уже как бы временная (частотная) обработка. Коля мог бы развить свою идею в других направлениях. Например, мы обсуждали с ним идею увеличения апертуры антенны за счет ее движения (синтезированная апертура). Это потом было реализовано в других приложениях – для поиска мин и картографирования дна. Но без Коли заниматься этим я не хотел (да и просто мог не потянуть, и возможности такого приложения ни в «Звездах», ни в других темах, вплоть до «Кентавра», не было). Юра Шукевич после армии остыл, положиться на Горбаня я боялся – он «косил» в очную аспирантуру КПИ, да еще не на кафедре Карновского. С другой стороны, хотелось оставить часть этих работ – уже была запланирована антенна для следующей экспедиции, которую можно было использовать не только для ПЧП. Не помню, говорил ли я с Алещенко, но для себя решил так: работы делать, но в ТЗ их, как обязательные, не вписывать.
Приехав в главк, обнаружил, что заниматься со мной некому. Начальник 10 ГУ Николай Николаевич Свиридов назначил время, я должен был рассказать о работе и подготовить сформулированные изменения, но его вызвали наверх, и он передал меня своему помощнику Сиводедову. Уволенный с флота офицер лет сорока (может быть, политработник по сокращению штатов), Виктор Максимович грыз гранит гражданской науки (учился в заочном ВУЗе). На мои вопросы как именно должна проходить процедура корректировки, ответил, что на экземпляре главка я впишу от руки новые формулировки (их не должно быть много), подписываюсь под каждой и… «гуляй, Вася». Ему лично все равно, что я там напишу. Такой Витя – пофигист. Но начальство считало его полезным работником.
У него была просьба – помочь в решении задачек по физике, у него контрольная. Задачки я решил, пришел на следующий день, чтобы отметить командировку и отбыл в Киев. Печаталось, согласовывалось с флотом и подписывалось новое ТЗ без меня.
Недели через две в институт пришло новое ТЗ, я должен был подписать три экземпляра, один остался в первом отделе, и по одному ушли в главк и в 5-е Главное Управление Флота (радиотехническое управление – РТУ), наш заказчик. Пишу об этом подробно, потому что через некоторое время пришлось разгадывать ребус – откуда пришло предписание явиться к заместителю Котова.