Записки звездочёта Сириуса
Шрифт:
– Рано. Рано. Ещё рано, - утешал он чиновника.
– Потерпи, осталось немного. Ты и часу не сидишь!
– И всё подливал, подливал воду в лужу из своей волшебной лейки.
Вокруг лужи толпились рубщики сахарного тростника. Они что-то кричали, смеялись, улюлюкали. Пронзительно свистели мальчишки.
Только Ник не кричал, не смеялся и не свистел. Он выбрался из толпы вместе с отцом и двумя плечистыми парнями. У каждого из них висели за спиной солдатский карабин и рюкзак, а в уголке губ дрожал огонёк сигареты. У каждого,
– Нам надо уходить, Ник, - тихо сказал отец.
– Но и тебе здесь тоже оставаться нельзя. Иди в город. Адрес моего брата помнишь?
Ник кивнул и проглотил комок в горле.
– Возьми меня с собой.
– Нет, - ответил отец.
– Нас ждёт опасная жизнь... Я хочу быть спокойным за тебя. Обещай, что ты сделаешь всё, как я сказал.
Ник снова кивнул и уткнулся носом в холодную пряжку отцовского ремня.
– Я тебя найду, слышишь?
– сказал отец.
– Найду... Ты только жди.
Парни с карабинами подошли к Дождю.
– Мы проворонили трактирщика, он умчался к сеньору. Уже пора. Надо уходить.
Далеко на холме появились две жёлтые точки - фары машины. Они то скрывались за деревьями, то вновь вспыхивали, как кошачьи глаза.
– Скажут тоже, - невозмутимо ответил Дождь, не отрывая глаз от секундной стрелки своих массивных часов.
– Я занят. Я не могу!
– И капризно повторил: - Не могу, не могу! Я хозяин своему слову. И если я сказал, что эта жердь в очках просидит в луже не меньше часу, - значит, так и будет!
– Он и без тебя посидит, - невольно засмеялись парни.
– Ещё несколько минут - и будет поздно. Мы не успеем скрыться.
– Это вы не успеете, - хмыкнул Дождь.
– А я успею. Идите, идите.
Ник долго смотрел вслед трём фигурам с карабинами, чётко выделяющимся на фоне затухающего неба, пока они не растаяли в темноте.
– Убежали, да? Скрылись, да?
– запричитал чиновник.
– От нас не скроешься!
– И снова тоненько заголосил: - Отдайте брю-у-ки!
Седой старик положил руку на плечо Нику и сказал:
– Так надо, малыш. В джунглях они будут в безопасности. Чиновник обязательно донёс бы на них. Уж он-то запомнил, кто разоружил охрану и посадил его в лужу. Да и Выпей Тут, чтоб ему пусто было, всё видел!.. Но ты не бойся, их не найдут. Никто не знает джунгли лучше, чем твой отец! Старик закашлялся.
– Сам ты тоже поскорей уходи, а не то, не ровен час, схватят тебя как заложника. А за нас не волнуйся. Нам за чиновника ничего не будет. Мы его и пальцем не тронули. Спеши, сынок.
– Мы уйдём вместе с Дождём, - сказал Ник.
– Он обещал проводить меня до столицы. К моему дяде.
Внезапно послышался приближающийся шум мотора.
Шум нарастал. Ближе, ближе... И вот из-за поворота выскользнула длинная машина. Лучи выхватили из полумрака стволы пальм, затем замершую в тревожном ожидании толпу, пробежали по стенам харчевни и застыли на луже, в которой сидел чиновник
Машина остановилась, пронзительно вскрикнули тормоза.
– Караул! На помощь!! Спасите!!!
Чиновник завопил так истошно, что свинья, дотоле невозмутимо воспринимавшая его причитания, вдруг завизжала. Со звуком пушечного выстрела она вырвалась из сковывающей её грязи и, ошалев от слепящего света, с рёвом бросилась на машину.
– Назад! Не сме-е-ей!
– раздался из машины хриплый голос сеньора Буль Буреса.
Но было поздно. Свинья, как мощный таран, врезалась в радиатор. Удар! И свинья, и машина, словно резиновые, отлетели друг от друга. От сотрясения открылась дверца, и на дорогу выпал трактирщик Выпей Тут.
– Я ни при чём, я ни при чём, - забубнил он и снова юркнул в машину, но тут же от мощного толчка вылетел обратно: из машины вылез Буль Бурес с ручным пулемётом в руках, а следом за ним - трое надсмотрщиков с карабинами и Пень Колодус с большой ракетницей.
Толпа бросилась прочь.
– Стой! Стой!
– Буль Бурес и надсмотрщики помчались наперерез.
Один только Дождь остался на месте. Он по-прежнему невозмутимо смотрел на часы и время от времени подливал в лужу воду.
Ник высунулся из-за угла кофейни.
– Дождь, нам пора. Бежим!
– Ещё немного, и я готов, - последовал спокойный ответ.
Выпей Тут, опасливо косясь на него, шмыгнул на веранду и принялся развязывать карабинеров, туго спелёнутых бельевыми верёвками.
Перед Дождём вырос Пень Колодус и навёл на него ракетницу:
– Кто такой? Такой - кто? Нет, ты какой-то не такой. А ну, признавайся!
– Пятьдесят пять, пятьдесят четыре...
– продолжал считать Дождь, внимательно следя за секундной стрелкой и не обращая на него ни малейшего внимания.
– Я тебя спрашиваю!
– побагровел Пень Колодус.
– Пятьдесят, сорок девять, сорок восемь...
– Я кому говорю?!
– свирепо раздул усы Пень Колодус и взвёл курок раздался сухой щелчок, как будто раскололи грецкий орех.
– Тридцать шесть, тридцать пять...
– Ты меня слышишь или ты меня не слышишь?
– чуть не плача вскричал Пень Колодус, размахивая ракетницей.
– Двадцать восемь, двадцать семь... Отодвиньтесь, пожалуйста, вы мне мешаете! Пятнадцать, четырнадцать, тринадцать...
Пень Колодус чуть не зарыдал. Он почувствовал себя беспомощным и одиноким. Весь его напор разбивался о невозмутимость этого коротышки в красном колпаке, которого, казалось, можно убить щелчком. Ему даже стало жалко себя. "Разве мне доставляет удовольствие бегать по ночам с этим идиотским пистолетом?" - подумал Пень Колодус. Дело в том, что он страшно боялся огнестрельного оружия. Это случилось после того, как он однажды во сне машинально нажал на курок револьвера, лежавшего под подушкой, и прострелил себе ухо. Хоть серьгу носи!