Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.
Шрифт:
Перемены в личном составе и структуре министерства, происшедшие с приходом Милюкова в качестве министра иностранных дел, были, по сравнению с важностью общего поворота всей политики правительства, очень незначительны. Конечно, отставка А.А. Половцова, которого Штюрмер назначил товарищем министра, была существенным явлением, но ведь Половцов был, несмотря на свою давнишнюю (и притом кратковременную) службу в министерстве, сам аутсайдером. Затем последовало увольнение М.И. Догеля, начальника Юрисконсультской части, но, как я не раз отмечал раньше в моих записках, Догель, служивший менее года в министерстве, никогда не играл в нём сколько-нибудь существенной роли. Все они, по нашему понятию, были аутсайдерами, и уход Половцова и Догеля был скорее реставрацией министерства, очищением его от штюрмеровской скверны, чем нововведением. Не поразил нас также уход Ю.П. Бахметева из Вашингтона и Неклюдова из
Гораздо более сильное впечатление произвела на весь наш состав происшедшая уже позже, во второй половине марта, одновременная отставка С.Д. Сазонова, тогда назначенного послом в Лондон, и А.П. Извольского, бывшего с 1910 г. послом в Париже. Удивил нас всех, и крайне неприятно, даже не сам факт увольнения, а его обстановка. Дело в том, что Сазонов, например, назначенный ещё при Покровском послом в Лондон и бывший в дни Февральской революции в Петрограде, будучи подтверждён в своей должности П.Н. Милюковым, спешил уехать из Петрограда и с аукциона продал всю свою мебель. На вокзале, в тот момент, когда он уже садился в поезд, ему сообщили, что он уволен. Одновременно с приказом об отставке Сазонова был дан приказ об увольнении А.П. Извольского. Принимая во внимание, что в самом начале своей министерской деятельности П.Н. Милюков лично уверял Сазонова, что посольский пост в Лондоне останется за ним, для нас было ясно, что Милюков не является истинным хозяином своего ведомства.
Гораздо интереснее были новые назначения, а именно барона Б.Э. Нольде — товарищем министра. По этому поводу мне не придётся много говорить, так как из предшествующих моих записок явствует, что для Нольде это назначение было только блестящим завершением долгой служебной карьеры, и даже при Штюрмере у нас говорили о возможности такого назначения. Правда, Нольде всегда считался «левым», но он умел, когда нужно, стушевать свои взгляды до уровня высшего начальства, и то обстоятельство, что он не только удержался при Штюрмере на посту директора департамента, но и мечтал не без основания о повышении, указывает на его умение лавировать. Никакого удивления такое возвышение не вызывало, тем более что на посту первого (политического) товарища министра иностранных дел продолжал оставаться А.А. Нератов.
Назначение Нольде сопровождалось реорганизацией некоторых отделов министерства. Так, Юрисконсультская часть была упразднена, а вместо неё образован Правовой департамент, II Департамент превращён в Экономический департамент. Во главе Правового департамента был поставлен Андрей Николаевич Мандельштам, доктор международного права и бывший 1-й драгоман нашего посольства в Константинополе. А.Н. Мандельштам, находившийся в это время в Швейцарии и приславший приветственную телеграмму П.Н. Милюкову, так за всё время Февральской революции и не приехал в Россию по причине писания книги об Оттоманской империи, но до большевистского переворота продолжал номинально числиться директором Правового департамента. Его книга под названием «Le Sort de l’Empire Ottoman» [42] действительно вышла в 1917 г., являясь, таким образом, свидетельством большей преданности науке, нежели государству, со стороны лица, всю свою жизнь отдавшего этому государству.
42
Судьба Оттоманской империи (фр.).
Поступок Мандельштама, который вправе был считать себя обиженным царским правительством, но который в царское время был всегда безупречным и исполнительным чиновником, вызвал возмущение его сослуживцев, но ни Милюков, ни Терещенко, хотя и обращались к нему с телеграфными требованиями, не решились применить к нему репрессивных мер, и он продолжал всё это время до большевистского переворота числиться директором такого важного департамента, как Правовой, и получать содержание. Фактически мне пришлось исполнять обязанности Мандельштама, и хотя я неоднократно докладывал и Терещенко, и Нератову, что считаю такое положение крайне ненормальным, хотя и тот и другой обещали мне принять все меры для вызова Мандельштама, но оба ограничивались телеграммами. Это был самый яркий пример непослушания Временному правительству со стороны видного служащего министерства, пример, оказавший неблагоприятное влияние и на других своей безнаказанностью.
Обязанности вновь образованного Правового департамента, составленного из Юрисконсультской части и некоторых отделов прежнего II Департамента, были поделены
Если бы Мандельштам действительно приступил к исполнению своих обязанностей, то я, конечно, потерял бы своё самостоятельное положение и мне никогда не пришлось бы играть той роли, которая фактически мне выпала. Впоследствии, в министерство Терещенко (а отчасти и Милюкова), Доливо-Добровольский всё больше и больше проникался пробольшевистскими настроениями и после большевистского переворота открыто перешёл на сторону большевиков — единственный из крупных чинов центрального ведомства.
Экономический департамент, образованный Нольде из тех отделов уничтоженного II Департамента, которые обслуживали наши торговые и финансовые интересы за границей, представлял из себя новшество, и Нольде возлагал на него большие надежды. Во главе его был поставлен Пётр Бернгардович Струве, дипломатическая карьера которого началась, таким образом, в министерство Милюкова и под начальством Нольде. П.Б. Струве уже давно находился в приятельских отношениях с Нольде, и тот принимал его у себя не только дома, но и в министерстве во время войны. Хотя Струве знал моего отца, с которым встречался довольно часто в 90-е годы, я был представлен ему Нольде только в эту эпоху. Представляя меня Струве, Нольде (он лично знакомил Струве со служащими) назвал меня «надеждой и опорой ведомства».
Струве как-то сразу расположил к себе всех, хотя его откровенность и весь его облик мало гармонировали со всё ещё строго выдержанным дипломатическим ведомством. Две черты Струве производили сильное впечатление — его искренность, действовавшая подкупающе, и доверие к окружавшим его людям, доходившее до попустительства и сдерживавшееся в это время только твёрдостью и сухостью Нольде. Струве, едва ступив на министерскую почву, не стеснялся в крайне резкой форме выражать свои взгляды, удивлявшие всех своей «правизной». Он открыто говорил о «еврейских зачинщиках» Февральской революции, о необходимости «ликвидировать бунтарство», как называл он революцию, и т.п. В устах директора департамента, поставленного революцией, такие слова звучали диссонансом при всеобщем повороте влево.
Подкупающе действовало и то, что Струве, очутившись довольно неожиданно для себя и других на административном посту такого крупного политического значения, как Экономический департамент нашего министерства, в тот момент, когда война была в полном разгаре, откровенно говорил как-то за завтраком в министерстве в присутствии своих подчинённых молодых людей, как он, профессор с научным именем, чувствует себя часто совершенно растерянным в тех делах практического свойства, которые он изучал теоретически всю свою жизнь, и как ему приходится менять принятые им решения под влиянием какого-нибудь начальника отделения — молодого человека в 25–26 лет. Это он говорил с добродушным смехом и вызывал, конечно, всеобщую улыбку и симпатию неподдельной искренностью.
Другая черта Струве — его доверчивое, подчас непростительно снисходительное отношение к своим «любимчикам» — действовала неблагоприятно и отражалась на деле в дурную сторону. Так, например, сразу же после своего назначения Струве определил к нам в министерство своего ученика Николая Николаевича Нордмана, сделав его вице-директором департамента. Н.Н. Нордман представлял из себя во всех отношениях креатуру Струве, не оправдывавшуюся никакими его личными качествами. После своего ухода Струве рекомендовал его на пост директора Экономического департамента, и Нордман действительно им стал. Укажу, что он не только не блистал никакими выдающимися достоинствами, но настолько слабо знал французский язык, что переговоры с иностранцами должен был вести его вице-директор князь Лев Владимирович Урусов, фактически управлявший департаментом. Эта сторона характера Струве, несмотря на отмеченную выше отнюдь не банальную искренность и простоту в личных отношениях, создала ему репутацию «неумения подбирать людей», а ведь это — первое условие для администратора.