Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.
Шрифт:
Здесь должен также упомянуть, что как только Нольде получил своё назначение, он позвал меня и, сказав, что «мои способности известны министерству», предложил занять место официального секретаря министра, то есть П.Н. Милюкова. Он, со своей стороны, очень настаивал, чтобы я это место принял, указывая на те огромные преимущества в служебном отношении, которые оно представляет. Не знаю, в какой мере Нольде верил в звезду Милюкова, но, помимо комплиментарной стороны дела, думаю, ему хотелось иметь при нём своего человека, и эта роль выпала бы мне. Нольде был сильно разочарован, когда я отказался, заявив, что из всего, что я видел, Милюков не внушает мне уверенности в прочности его положения: он, как мне кажется, временная фигура на нашем фоне, да и сам Милюков не настолько дорожит нашим ведомством, чтобы не бросить
Конечно, когда я говорил это, я не думал, что события пойдут так скоро. Но я уже успел в достаточной мере присмотреться к министрам, чтобы не видеть по их «аллюрам», насколько прочно они себя чувствуют в своём министерском кресле. Милюков же с его хитроумной тактикой не казался мне (да и другим моим старшим сослуживцам) человеком, могущим противостоять событиям. Кроме того, я сказал Нольде, что чрезвычайно доволен теперешним положением, которое до весьма проблематичного приезда Мандельштама давало мне невероятную для моего возраста свободу рук и служебное положение. Нольде ещё долго меня убеждал, говоря, что я «сужу поверхностно, не зная истинных пружин революции», и убеждая, что положение Милюкова будет всё укрепляться и укрепляться. Думаю, что Нольде говорил в этот момент вполне искренно — для него революция представлялась в самом розовом свете, так как она возносила его очень высоко и он не был бы человеком, если бы эта высота не кружила ему голову.
Скажу также, что положение товарища министра для Нольде, которому тогда было 41–42 года, составляло такую пертурбацию в служебных отношениях, что, удержись Милюков, Нольде смело мог бы рассчитывать на посольский пост за границей, а это — венец дипломатической карьеры. Если же я не поддался на убеждения Нольде, то именно потому, что слишком близко знал эти «истинные пружины революции», о которых он говорил, так как мой родственник П.П. Гронский, один из видных членов Государственной думы, близкий друг Милюкова, играл при Временном правительстве большую роль, то исполняя разные комиссарские роли при правительстве (так, он был в самом начале революции комиссаром почт и телеграфа, членом комиссии по Учредительному собранию), то объезжая фронт по личному поручению князя Г.Е. Львова с прямым докладом Временному правительству и т.д. У Гронского я встречал и министров Временного правительства, чаще всего А.И. Шингарева, и других деятелей революции и имел возможность убедиться, насколько положение Временного правительства в целом было непрочно, не говоря уже о Милюкове, против которого складывалась серьёзнейшая оппозиция разных кругов.
Официальным секретарём Милюкова в нашем министерстве был назначен В.К. Коростовец, несмотря на свою молодость (28–29 лет), с 1907 г. состоявший в кадетской партии и служивший у нас в канцелярии министра, человек во многих отношениях бесстрашный, которому в большевистские времена пришлось за своё бесстрашие сильно пострадать. Мне довелось впоследствии по Союзу чиновников уже во времена борьбы с большевиками в ноябре и декабре 1917 г. оценить смелость Коростовца и его товарищескую верность. В этом отношении молодой Коростовец, племянник известного дипломата И.Я. Коростовца, тоже выплывшего с Февральской революцией, был явлением далеко не заурядным. При Милюкове помимо его похождений в Петроградском Совете с ведома Милюкова, о чём я узнал уже после и от Соболева, и от него самого, он занимался секретарскими обязанностями и, в силу личной близости к Милюкову (тот скрывался у него в имении в Черниговской губернии в 1918 г.), исполнял и некоторые специальные политические поручения Милюкова.
Так, например, он делал выборку из донесений с фронта наших армий, причём вырезал всё то, что могло выставить военное состояние нашей армии, дисциплину и т.д. в благоприятном освещении, и такой односторонне и тенденциозно составленный обзор подносился Милюковым союзным послам, дабы «не разочаровывать их в революции». Эта детская хитрость (конечно, у Палеолога и Бьюкенена имелись и другие источники осведомления), проводимая Милюковым систематически, всё же отчасти достигала своей цели, но в какой мере это «втирание очков» союзникам было объективно полезно для России, это вопрос. Скажу, что окружавшие Милюкова высшие чины министерства считали, что откровенность с союзниками в военных делах даст нам больше,
Митингование в МИД
Теперь уместно остановиться на общей перемене всего строя и духа нашего ведомства, происшедшей несмотря на то, что почти все остались на своих местах и всё внешне текло по-старому. То новое, что пришло в министерство, вернее, ворвалось к нам с Февральской революцией, заключалось в формуле, высказанной кем-то в это время: «Заговорили молчавшие» [45] . Митингование, столь типичное для России в это время, в МИД было безусловным новшеством и полной неожиданностью.
45
Таково было заглавие книги К. Чуковского, вышедшей в 1916 г., о войне на Западном фронте. (Прим. авт.)
Началось оно в самые первые дни революции по весьма странному поводу: какой-то инженер Константинов (так, во всяком случае, нам передали) пригласил в Петроградскую городскую думу представителей всего чиновничества для обсуждения своего отношения к Временному правительству и Февральской революции вообще. Что это был за инженер Константинов, никто у нас не знал, не знали также, кто ему дал право устраивать такого рода во всех отношениях необыкновенное собрание и что там собирались делать. Несмотря на эту полную неосведомлённость, весть о «чиновничьем митинге» облетела министерство, и с разрешения Милюкова в свободных апартаментах квартиры министра собрался первый митинг ведомства под названием «Чрезвычайное общее собрание служащих МИД».
На этом совершенно импровизированном митинге, на который пришли все, кроме Милюкова, Нератова и Нольде, нам доложили, в чём дело, и начались «прения», как и во всех собраниях. Первым говорил вице-директор Экономического департамента князь Лев Владимирович Урусов, будущий председатель нашего Общества служащих МИД. Его речь была выражением тревоги каждого из чиновников за свою личную судьбу. Он говорил: если сегодня нам из неизвестного источника власти, именуемого «революцией», поставили министра, к которому мы относимся с доверием и который относится так же к нам, то, может быть, недалеко то время, когда нам назначат в министры «товарища Степана», который нас не пожалеет. Урусов предлагал устроить Общество служащих МИД, которое должно было войти в федеративную связь с чиновничьими союзами, и, следовательно, наше теперешнее собрание должно было делегировать в Городскую думу своих представителей и дать им соответственные мандаты.
Другие ораторы шли дальше, предлагая ввести «контроль над внешней политикой Временного правительства». Тогда пришлось выступить мне и предупредить собравшихся о том, чтобы не устраивать «революции в революции», что можно, конечно, не признавать совершившейся революции, но если её признавать, нельзя над министром иностранных дел ставить какой-то комитет чиновников для контроля его политики, что это будет «приказ № 1 по дипломатическому ведомству». Я предлагал учредить Общество служащих, откинув всякие дипломатические амбиции.
<…>
митета возрастало прямо пропорционально важности политических событий.
На первом же общем собрании чинов МИД между прочими был поднят и вопрос о приветствии Временному правительству, но был снят, так как, по словам одного из служащих, граф Капнист, новый управляющий Отделом печати, был завален приветственными телеграммами со всех концов России и, «само собой разумеется, каждый разумный человек приветствует появление Временного правительства». Это, действительно, совершенно соответствовало истине. Характерно то, что на наши общие собрания являлись не только все чиновники ведомства, но и случайно находившиеся в Петрограде послы (Н.Н. Гирс, например, бывший посол в Вене) и посланники (И.Я. Коростовец, де Плансон и др.). Всё это придавало собраниям значение действительно всеведомственных сборищ.