Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.
Шрифт:
Чешский вопрос я отмечаю в первую очередь, потому что он возник при Милюкове хронологически раньше других — польского, например, оформившегося лишь к середине марта, между тем как чешский был поднят буквально в самые первые дни Февральской революции, ещё до официального торжественного оповещения всех держав о совершившейся в России «перемене формы правления». Этот последний документ, в составлении которого принимали участие Нольде, Татищев и я, представляет в высшей степени интересный акт.
Татищев, придя ко мне, просил меня составить короткую докладную записку для Милюкова о том, как по международному праву и нашим дипломатическим прецедентам следует извещать иностранные государства о
Основываясь на буквальном смысле этого манифеста, я считал необходимым извещать лишь о возникновении Временного правительства и о преемственном переходе к нему всех прежних прав и обязанностей, международно-правового актива и пассива прежнего российского императорского правительства, упоминая только о том, что вопрос о будущей форме правления будет решён Учредительным собранием, говорить же о «совершившейся перемене формы правления» мне казалось преждевременным, так как теоретически на основании рассматриваемого манифеста Учредительное собрание могло высказаться за монархию и тогда в России никакой «перемены формы правления» не последовало бы.
Нольде стоял на диаметрально противоположной точке зрения. Он считал, что суть сообщений как раз и заключалась в том, что «перемена формы правления» уже произошла — раньше было царское правительство, теперь Временное, «и кто его знает, сколько оно будет существовать, а Учредительное собрание, может быть, и совсем не соберётся». Эти загадочные слова, толковавшие манифест Михаила Александровича в смысле окончательного падения монархии и произнесённые лицом, стоявшим к правительству ближе нас двоих — Татищева и меня, вызвали ядовитое замечание Татищева о «временнодержавии», и так как все мы были настроены одинаково сочувственно к Временному правительству, то рассмеялись, и Нольде прибавил, что, мол, «это и будет самый лучший исход».
Хотя впоследствии Нольде и стал членом комиссии по созыву Учредительного собрания и был арестован большевиками в ноябре 1917 г. вместе с П.П. Гронским, В.Д. Набоковым, М.В. Вишняком и другими, но в период министерства Милюкова он никогда не говорил об Учредительном собрании иначе, как о чём-то крайне далёком, если и не совсем мифическом. Тут же совершенно неожиданно Нольде в припадке откровенности сообщил, как он был приглашён на «частное совещание Временного правительства», где новые правители России задали ему вопрос: «Чем, собственно, занимаются министры?», и так как среди присутствовавших не было ни одного бывшего министра, то Нольде подробно им рассказал, «что министры делают». Об этом Нольде, опытный бюрократ, сын управляющего делами Совета министров, говорил с нескрываемым сарказмом.
Сообщение иностранным государствам, набросанное вчерне тут же, Нольде с собственным вариантом о «перемене формы правления» взял с собой для доклада Милюкову и последующего одобрения Временным правительством. Любопытно, что это извещение в окончательном виде вышло с упоминанием в самом начале о «совершившейся перемене в образе правления», а в конце говорилось об Учредительном собрании, которое-де «определит окончательный государственный строй России». Получилась неопределённость: на самом деле сообщалось лишь о перемене правительства, а не о перемене формы правления, которая могла быть или не быть, говоря абстрактно, в будущем.
Нольде, конечно, понимал эти юридические тонкости; поддаваясь общему настроению, он шёл дальше того акта, который сам же составил, то есть манифеста Михаила
Но наибольший интерес проявили Североамериканские Соединённые Штаты. Панамериканская ассоциация прессы телеграфировала прямо Милюкову, прося его прислать «авторитетное» лицо в САСШ, чтобы в ряде публичных докладов и лекций объяснить подробно политический смысл происшедшего февральского переворота. Материальные условия указывались тут же — 1000 долларов в месяц, не считая путевых расходов, гостиниц и гонораров за лекции. Соболев, показавший мне эту телеграмму, предлагал мне полушутя-полусерьёзно ехать на этих условиях. Милюков доложил Временному правительству эту телеграмму и в связи с добровольной отставкой Ю.П. Бахметева поднял вопрос о посольском кандидате в Северную Америку, не имея в этот момент определённого кандидата (Б.А. Бахметьев был выдвинут несколько позднее, в тот момент он был назначен товарищем министра торговли и промышленности).
Временное правительство, придавая этому делу самое серьёзное значение и отложив вопрос о кандидате (подбор его был поручен Милюкову), высказалось за отправку с будущим послом Временного правительства особой миссии, составленной из представителей разных ведомств, для детального обсуждения всех проблем военного, политического и финансово-технического характера. Размышляя о том, кого именно направить послом в Вашингтон, Милюков прежде всего попросил у Нератова список возможных кандидатов из ведомства. Из профессиональных дипломатов особенно претендовали двое — И.Я. Коростовец и В.А. Арцимович. Оба ссылались на то, что знали Америку и… были уволены царским правительством: первый — с посланнического поста в Китае при Сазонове, второй — с места товарища министра при Штюрмере. Имея этот «опальный ценз», они считали себя вполне подходящими для представительствования новой демократической России. При этом Коростовец был действительно знающий и крупный дипломат, Арцимович же больше выставлял себя жертвой Штюрмера — способ довольно верный, чтобы в этот момент купить симпатии Милюкова.
Однако совершенно неожиданно из других кругов выплыл третий кандидат, никакого отношения к дипломатии доселе не имевший, а именно профессор Петроградского политехнического института по кафедре гидравлики Борис Александрович Бахметьев. Когда он победил и был назначен (в качестве оснований для его назначения приводилось то, что он имел до войны знание САСШ, был в Северной Америке в связи с военными заказами царского правительства во время войны и производил прекрасное впечатление на американцев), то оказался первым послом Временного правительства, взятым не из дипломатической среды. Как мне потом говорил сам Милюков, он, представляя кандидатом на пост посла в Вашингтоне Б.А. Бахметьева, не был подробно осведомлён о его роли в царских военных заказах. Многое, что потом всплыло и стало известным Милюкову, заставило его впоследствии пожалеть об этом назначении, но было уже поздно.