Заполье
Шрифт:
— Чтоб не забывала … ревновать, — отговорился Базанов, морщась, и подумал: а с чего это и зачем он спросил? Врёт, можно было и не спрашивать. — Даже без оснований. Приятно же иногда.
— Садист. Он же меня всю из…измотал, — пожаловалась она в воздух, отвалилась на постель, вытянулась. — Подай же хоть вина.
Он встал, шагнул к открытому в мебельной стенке бару, налил сухого — да, сухости, как оно ни булькай. Двухкомнатная и всегда неприбранная квартира Алевтины Шехмановой была забита новой импортной мебелью и быттехникой, частью нераспечатанной даже, и увешана картинами, две из них весьма неплохи, остальные же зашкаливали, насколько мог он судить, в постмодерн — хотя кто их там, к чёрту, разберёт… А напротив, сняв две такие
— От поля лжи до поля ржи дорога далека…
Она открыла глаза, удивлённо глянула:
— Откуда это?
— Глазков. Был такой.
— Вас ист дас Глазков? И странная какая-то … фраза. Дурацкая.
— Ты так думаешь? — усмехнулся он. — Так уж и дурацкая? Да не более странная, чем привычка наша ко лжи.
— А ты не лгал, что не изменял жене?
— Нет. А раз уж отказывается быть оной…
— Ой ли? Ты сам всегда так говоришь: ой ли?!.
— Хочешь, чтоб раскаялся? — Больше ответить ему было нечем. — Не намерен. Пей.
Картину она, купив у Свешникова по договору, считала подаренной ему, хотя он не мог, самой собой, не видел пока возможности принять такой подарок… да и что, спросить, он видел впереди? Тем же вечером, вернувшись тогда из Заполья, услышал он от жены решающее всё и, похоже, бесповоротное: развод. Ответил, что будет всячески против; но по сухо воспалённым будто, глядящим прямо и вызывающе глазам её понял, что она уже зациклилась на этом как на некоем выходе из всех тупиков их, что ей желанна уже любая, какая ни подвернётся, перемена в наскучивших ей и опротивевших до ненависти обстоятельствах — в которые она сама же так старательно, с таким азартом их, обоих, затаскивала. В этом была даже какая-то своя логика, вполне сумасшедшая и безотчётная, но логика: разрушить и без того нежизнеспособное, изначально незадавшееся… падающее — подтолкни,
Он был готов затягивать всё дело бракоразводное, если она решится всё-таки на него подать, до последнего, вплоть до неявок на разбирательства; пусть и мизерная, но оставалась ещё надежда — на бабью непоследовательность, хотя бы, на переменчивость и даже, чем чёрт не шутит, на остатки её здравого смысла, должны же там быть хоть какие-то остатки, тем более в такое на всероссийской разбродной улице время, в таком её положении…
Но чёрт, по всему судя, не шутил и не шутит именно с женщинами. Дня через два после погрома, сдавши типографии номер очередной, как-то сама собою и без особого на то предлога собралась вечеринка, редакционные их посиделки — сказался, конечно, напряг этих дней, да и раскрутка скандала шла по такой крутой нарастающей, какой он, признаться, ожидать не мог. Левые, правые, соперники-конкуренты на газетной отвратно загаженной ниве, телевизионная подлая шатия — все на какой-то, пусть самый короткий, срок объединились во мнении, озаботились безопасностью журналистской, слали и публиковали запросы и протесты, аналитику на гора выдавали — как будто им в самом деле грозило что-то серьёзное, шавкам, кроме как попасть под раздачу, в разборку угодить, ввязавшись вполне добровольно и корыстно на стороне одного из хищников… нет, о расширении «четвёртой власти» мечтали, ни много ни мало, её подразумевали, о ней вопили негласно теперь, расписывая ужастики из похождений невинных рыцарей пера, видеокамеры и наскоро состряпанных провокаций, наскакивая на власти первые с требованиями себе всех и всяческих преференций, безнаказанности… Совсем не зря торжествовал Мизгирь, лучше него, выходит, зная или чувствуя дрянную специфику массовой дезинформации — и будучи, конечно, куда как свободней Базанова в выборе средств, отчасти и навязав их ему, главреду, разве нет?
Он же, возможно, и Алевтине дал знать, явившейся в самый разгар посиделок с бутылкой какого-то особого ликёра. Впрочем, Мизгирь вскоре ушёл, сославшись на дела; малость взвинченное
Разбежались быстро, уже припозднилось, и они, оставшись вдвоём, пошли медленней, молча, она самую малость позади и в покорном каком-то ожиданье. Если домой, то разве что дочку увидеть, уже спящую, и — самому спать? Не уснёт и читать даже не сможет, не в первый уже за эти дни раз. А жена, вдобавок, будет демонстративно торчать тут же, досматривать мексиканский или ещё какой сериал с зачем-то нарочито, он убеждён, противным дублежом, случайно таких грассирующих, говоря эвфемизмом, гнусавых и гундосых дублёров вместе на все эти сериалы не соберёшь…
Прошли уже второй магазин, закрытый тоже, и он спросил, не обернувшись: «У тебя есть что — или поискать всё ж, купить?» — «Ну разумеется, есть!..»
Через день жена знала об этом — и едва ли не в подробностях, как он мог понять. Скандала не случилось, поскольку он уже излишним был, разве что все виды демонстрируемого ему презрения, на что он лишь сказал: «Хочешь думать так — думай…» — «Я не думаю — я знаю!..» Вечером, с работы вернувшись, узнал, что она уже сходила, к внучке бабку вызвав с работы, и подала на развод.
Задаваться вопросом, как ей, из дома только на прогулки с дочкой выходившей да в ближний магазин, стало это известно, уже не имело смысла, считай, — при том, что этого точно не мог ведь знать никто, даже и в редакции. Могли, впрочем, и случайные свидетели быть, из многих знакомых в тесном городе провинциальном, могла она в придачу и простейшую сверку времени сделать, тому же Карманову звякнув, — когда разошлись с посиделок и когда вернулся… Спросил Карманова, единственного знакомого ей из всех, — нет, не звонила. Но и в любом случае, всё это дела уже не меняло — бракоразводного в том числе.
Ничего из этого не говорил он и Алевтине — как никогда живейшей, хлопотавшей о всяких мелочах для их встреч, из каждой явно хотелось ей сделать маленький праздник, хотя при его-то настроении это было мудрено. Жила же, по меньшей мере, на пять своих зарплат, да и то на текущие лишь расходы, — разве, спросил однажды, не так? Она пожала плечиком: «Я же подрабатываю в солидной фирме, консультирую… и вообще, хорошая экспертиза, в принципе, должна стоить хороших денег.»
Возвращаясь сейчас из ванны полутёмным коридором, он опять чувствительно наткнулся ногой на одну из десятка приставленных вдоль стены разноформатных картин подрамниками наружу; на них она, кстати, не позволяла даже глянуть: «Не мои же, чужая собственность. А без хозяина нельзя, не принято…»
— Когда уберётся этот склад?! — в сердцах бросил он, разглядывая ссадину на ступне. — Надо же, второй уж раз…
— Вот и ты искусствоведом стал, — засмеялась она, — по подрамникам… Пора бы привыкнуть. Посредник попросил, на время, а я вынуждена контачить с ним.
— Собираться мне пора. Завтра Черных прилетает, друг, а мне его теперь в гостиницу придётся… чушь, дичь какая-то!
— Говорю же: перебирайся ко мне… — Она соскочила с постели, подошла и прижалась, поворошила волосы его. — Милый. А ему вон та комната, без проблем. Да хоть и завтра. Мужчины, а такие нерешительные.