Запонки императора, или орехи для беззубых
Шрифт:
— А где она живет?
— Тебя это не касается.
Но я вспомнила, что когда-то Марат рассказывал о своей «сводной бабке» — сторожихе в палеонтологическом музее.
— Она при музее расквартирована?
— Допустим. Значит, ты в курсе?
— Чего?
— Дел этой особы…
Я старалась выглядеть не очень удивленной, потому и кивнула с независимым видом.
— Ты забыл, что сам меня к ней посылал.
— На машине.
— Но я запомнила адрес…
— Опасная память.
Карен подошел ко мне и снова крепко взял за запястья.
— Поклянись, что
— Неужели мало моего слова?
— Ты была слишком идеальной, лучшей из всех, кого я имел… Но русская женщина врет, как радио, доже когда ей это совершенно невыгодно…
Он еще немного потоптался в комнате, потом ушел, бросив все свои тряпки, «дипломат» и чемодан. Казалось, его преследовала какая-то острая и напряженная мысль.
А я стала ходить по комнате, тупо глядя на пол. И вдруг в глубине под поставцом что-то блеснуло. Я нагнулась — они. Проклятые запонки. Только почему они валялись тут? И кто это сделал? Второпях, на бегу, или так было задумано? А если бы комнату подметал рассеянный человек?
Я стала искать, куда бы их временно положить, чтобы не начинать всю мороку с тайником, и заметила пустую вазу на книжном шкафу, поставленную высоко, как полагалось в классическом павловском интерьере. Она была в форме ладьи, из патинированной бронзы на мраморном основания. Я встала на цыпочки и, сдвинув крышку, опустила туда запонки а потом подумала, что придется переехать к матери, пока Карен не вывезет из квартиры свои вещи. Я не собиралась жить с человеком. который меня назвал «идиоткой».
Все дни, что я жила у матери, мы ругались. Она с азартом говорила о моей аполитичности, обывательстве, растленности.
Несколько часов я терпела, потом спросила:
— А ты умеешь бороться с хамами? Да. да, с теми, кто называл тебя жидовкой, кто не дал тебе заняться научной работой, кто унижал твое человеческое достоинство, приказывая писать кандидатские диссертации для невежественных директоров театров?!
— Я их презираю…
— А я не могу быть жертвой, овцой, рабой. Эти ублюдки понимают лишь язык силы или денег. И Карен дал мне чувство независимости, понимаешь?! Раньше я смотрела на зажравшегося родителя моего ученика, номенклатурного борова, и мечтала стать ведьмой, чтобы его треснул по башке кирпич с крыши. Чтобы обхамившего меня официанта избили рэкетиры. Чтобы шпаненок, который куражился на улице над девчонкой, подавился пельменем.
— Неужели ты такая мстительная… — Мать пыла растерянна.
— А теперь я появляюсь в таких шмотках, что передо мной в струнку вытягиваются. И деньги могу небрежно швырнуть. А много их у меня было при учительской зарплате?..
— И все-таки твой способ зарабатывать на жизнь…
— Ты живешь, чтобы работать, а я работаю, чтобы жить. Да, да. и уверяю тебя, что быть секретаршей такой квалификации, как требует Карен, совсем нелегко. Да и в постели нельзя быть коровой…
— И это моя дочь! Но нельзя же думать только о себе… — Мать смотрела на меня так беспомощно, что я опустила глаза — Сейчас столько возможностей, чтобы исправить положение, ввести во все структуры власти демократов.
—
Я вспомнила, как он говорил, что поставил на «темную лошадку», парня из рабочей среды, бригадира, который еще станет современным Валенсой. Мать тоже восхищалась этим «самородком».
— Марат — очень энергичный и полезный оратор, он легко находит язык с любой аудиторией, даже возглавил неофициальную пресс-группу…
Ну о чем можно было говорить с этой женщиной?!
Я стала отмалчиваться, листала фотографии, даже те страницы семейного альбома, где виднелись пожелтевшие портреты моей прабабки и прадеда по отцу, незаконнорожденного сына какого-то польского магната и экономки, женившегося на сельской учительнице, которая закончила училище благородных девиц, знала три языка и пошла «в народ» по идейным соображениям. Я искала корни, пыталась понять генетические завихрения в нашей семье и невольно восхищалась тем, что моя мать, внучка еврейского богатого купца, сахарозаводчика, сохранила поразительную инфантильность и веру в жизнь…
Убийство
Несколько дней я пробыла у матери, удивляясь, что Карен мне так и не позвонил. Потеряв терпение, я поехала на аукцион в надежде встретить там Карена. Он их никогда не пропускал, попадая в Москву.
Но и там его не было, зато в первом ряду сидел с самодовольным видом Марат. Он часто поднимал номер, сгребая н дешевый фарфор, и шпиатровые изделия, и карманные часы.
Я села сзади, наблюдая за его метаморфозой и подсчитывая траты. Обычно в его кармане даже сотня была редкостью, а за несколько часов он отстегнул не менее семи тысяч. Волосы у несостоявшегося моего сутенера поредели, кожа на затылке стала морщинистой, и вид, несмотря на явное материальное преуспевание, был очень потертый.
Я шепотом окликнула его, Он обернулся и подскочил, точно я его ужалила.
— Зачем покупать такую дрянь? — Голос мой был светски вежлив, — Или ты стал работать по снабжению нуворишей?
Марат побагровел и посмотрел куда-то в сторону. Я повернула голову и заметила пробиравшегося сквозь толпу могучего Кооператора. Этот представитель мужского пола вобрал голову в плечи, стараясь казаться меньше ростом и не так выделяться.
Кто-то тяжело положил мне руку на плечо. Оглянулась — «тетя Лошадь». Я как-то забыла о ней в последние дни, но она заговорщически мне улыбнулась:
— Купила собаку? Ты сбила мне игру.
Оказывается, я сидела на аукционе, не вслушиваясь в объявляемые вещи, а недавно проиграли бисерную картинку с собакой. «Тетя Лошадь» рассчитывала купить по стартовой цене, но кто-то вмешался в игру, и она погрешила на меня, благо мои рыжие волосы пламенели, как флаг.
— Я не играла…
— А зачем пришла? Нашла покупателя на своего Шагала?
Мне не хотелось с ней беседовать, я знала страсть этой женщины к сплетням, и передавала она обычно скверные новости. Ссорить друзей было для нее такой же радостью, как и выпрашивать вещи подешевле, торгуясь с энергией цыгана, всучившего бракованного коня на ярмарке…