Запонки императора, или орехи для беззубых
Шрифт:
— Не понимаю, — сказала я искренне. — Он так пренебрегал «деревянными» деньгами, что мог откупиться от любых рэкетиров. Да и антиквариата были целые полки, не говоря о цацках в тайнике.
— Значит, от тебя они не таились.
— Он мне показывал, как его открывать.
— И ты туда не лазила?
— Меня не волнуют чужие вещи.
Он помолчал и что-то записал.
— Да, твоих отпечатков там не оказалось.
Прозвенел звонок, урок закончился, но мне еще надо было провести два. В кабинет заглянула
— Ох, простите, я думала, вы уже кончили…
Я фыркнула, но Юрка остался «при исполнении».
— Мы еще немного задержимся, если позволите…
Она замахала толстенькими короткими ручками:
— Бога ради, сколько хотите… — и осторожно прикрыла дверь собственного кабинета.
Тут я сообразила, что на обыкновенное убийство не бросают следователя по особо важным делам… Значит, в этой истории много «гитиков», как любил говорить мой бывший супруг.
— Вы поймали убийцу?
— Это не кино, в «пятнашки» никто не играет. Лучше объясни, почему тебя носило к Марату, к Степе? Заподозрила их как наводчиков?
Я кивнула, ощущая свою глупость. Горе-конспиратор! Как быстро прошли они по моим следам…
— А тех черненьких рэкетиров вы хоть взяли? Марат жив?
— Пока не знаем, его куда-то увезли… Слушай, а о каких запонках все время ходят слухи?
— Слушай, — передразнила я его, — ты можешь мне популярно сказать, кем был Карен?
— Он совмещал много ролей. Был и генеральным директором совместного предприятия, и толковым консультантом СЭВа, и любителем антиквариата…
— И мафиози?
— Деловые люди его ценили, а он снабжал их подлинными произведениями искусства…
— А бандиты у него были на прикорме?
Я вдруг решила, что мною интересовались представители разных групп… Марата, наверное, посетили дружки Карена, а в мою квартиру залезли люди Кооператора.
— Ну выкладывай, что дошурупила?! Что это за запонки, и сколько они могли стоить, если из-за них угрохали твоего босса?
— Он говорил — тысяч сто, но, наверное, приуменьшил. Ведь они считались раритетом, личные запонки последнего императора…
Юра поднялся и сказал, что вызывает меня назавтра в прокуратуру, что повестки надо читать, что в случае неповиновения меня доставят с помощью милиции…
— Какие повестки?
— Которую ты бросила возле своей квартиры, даже не заглянув в нее, а ведь она спасла тебе жизнь. Твои гости прикинули, что квартира может быть под колпаком, и смылись, когда их фокус с оперативниками не удался…
— Значит Карена убили из-за этих дурацких запонок?
— По-видимому.
— Им было мало Шагала?
— С картиной не все ясно, а вот запонки могли бы неплохо сыграть за бугром…
Я вспомнила Федьку. Неужели я подставила и его? Но, кажется, мой визит к нему пришел бесследно, о наших отношениях все давно забыли.
— А
— Часов в двенадцать ночи к ней заехала «Скорая», она сама ее вызвала. Но застали ее в агонии, она не могла говорить. Квартира была уже раскурочена… Бригада сразу перезвонила в милицию, но пальчиков мы не нашли…
Тут я вспомнила ресторанного скрипача и рассказала о его звонках.
— А в каком ресторане он играл?
Я напряглась. Она столько говорила, хвасталась, смеялась. Скорее всего это была «Варшава», рядом с аукционом…
— Ты ей поверила?
— Она были рисковой и азартной, да и подвыпила…
— А вообще пила?
— Останавливалась трудно, но всегда могла взять себя в руки.
Он что-то быстро записал я блокноте, потом закрыл его и сказал:
— Не лезла бы ты дальше, будь человеком… — Забыв попрощаться, он ушел. А я долго ходила по улицам, ощущая, что странная грусть мучает меня при мысли о «тете Лошади». И жульничать любила, и никому добра бескорыстно не делала, а шумела, ссорила людей, а что-то таилось в неухоженной, неприбранной душе, невостребованное.
Я вспомнила, как она гордилась, что с ней считаются музейные работники, что третьестепенные поэтики посещают ее дом, выпрашивая подачки, что продавцы антикварных магазинов раскланиваются с опаской, но уважительно… Больше ей нечем было хвастать, хотя прожила она почти семьдесят пять лет.
А ведь умела и вязать бисером, и вышивать, и рисовать так, как не всякий реставратор, и готовить, и фантазировать, да и проработала не шелковой фабрике сорок лет, начав еще ткачихой… Она прожила жизнь, так и не реализовав своих возможностей. А в результате — нелепая смерть. Смерть закоренелой эгоистки…
В больнице
К Алке я поехала в приемные часы, купив по дороге букетик фиалок. Денег в сумке оставалось на два пирожка, и я решила одолжить на первое время у матери.
В роддом, куда положили Алку, меня пускать не пожелали, а денег, которые надо было сунуть гардеробщице, чтоб дала врачебный халат, я не имела.
И вновь подумалось, что вживание в нашу действительность теперь обойдется мне дорого. На мою учительскую зарплату существовать нормально было почти невозможно.
Я постояла возле прохода на черную лестницу, а потом юркнула туда, узнав, в какой Алка палате. Я добралась на четвертый этаж и уговорила больную, звонившую по автомату, найти мою подружку и передать, что я ее ожидаю.
Алка появилась не скоро и шла так медленно, точно могла потерять свой драгоценный плод по дороге.
Лицо ее не оживилось при виде меня, и эта странная усталость или безразличие меня напугали. Когда человек перестает быть похожим на себя, это всегда настораживает. Но никаких следов беременности я не заметила.